Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья

Месяц назад Анчутка снова возник.

— А ну как женится? — прямо спросил он. — А она окажется хитрой стервой? А эта стерва приберет его к рукам?

— Но-но, что сразу? — благодушно спросил Пожарский.

— При чем тут «но-но»? — возмутился Яшка. — Это хорошо, если девка попадется понятливая, а ну мерзавка? Или если солдатка, да еще с кучей ребятишек — что ты!

Анчутка аж поежился. Колька прищурился:

— Ты, я смотрю, бывалый товарищ, а?

— Уж какой есть. За этими, которые в юбках, глаз да глаз нужен. Смотрят овечками, а потеряй бдительность — хоп, и от тебя самого копытец не останется. Обведут вокруг пальца — и вякнуть не успеешь!

— Ты, свинтус, а чего тогда Светке мозги пудришь?

— Это не то совсем, другое, — заявил Анчутка, покраснев. — И к тому же я лично себя в рамочках держу. И вообще, мне еще восемнадцати нет!

— Пельменю тоже.

— По документам — есть, — напомнил Яшка. — Так что Андрюху запросто могут нам испортить или того, оженить на себе — и только мы его и видели.

Колька вскипел:

— Полегче о девчатах! Ольга…

— И это другое, — не оригинальничая, пояснил Анчутка, — и у тебя характер, а Андрюха только выглядит страшно, а на поверку — размазня, кисель овсяный. Вляпается в какую историю…

Пожарский, потеряв терпение, завершил дискуссию нецензурными словами.

Сегодня выяснялось, что опасения Анчутки, пусть и частично, но имели под собой основания. Как минимум понятно было, что Пельмень в кого-то серьезно врезался.

Колька попытался провентилировать вопрос:

— В кого хотя бы?

Яшка поклялся:

— Знать не знаю, чтоб я сдох. А если хочешь мое мнение, то кто-то из порядочных, скорее всего, фабричных. Потому что все-таки домой он возвращается, не виснет где-то. И вряд ли кто из покладистых, потому как если бы… — Он замялся, подбирая слова, Колька помог:

— …то тебе бы сразу донесли. Ну ладно, а что за кипеш прямо сейчас?

— А прямо сейчас он как вернулся, так и лежит, — угрюмо пояснил Анчутка, — весь опрокинутый, как дырявый таз. Рухнул на койку, прямо в рубашке и брюках, отвернулся к стене. И водкой от него несет.

— У-у-у-у, — протянул Колька серьезно, — вот это паршивенько, если лежит и молчит.

— Ни-ни. Я к нему и так, и эдак — он только рычит да огрызается.

…В комнате, которую занимали друзья, стояла тревожная, противоречивая атмосфера. С одной стороны, было чисто прибрано — постаралась одна из безымянных Яшкиных обожательниц, — пахло неплохим одеколоном типа «Кармен» (подарок еще одной) и чистыми отглаженными (руками третьей) рубашками, сложенными на газетку стопкой. Со другой стороны — попахивало уже подкисшими подмышками и ношеными носками плюс алкогольными парами, которые источал Андрюха. Сам он, как и доносил Яшка, лежал на встрепанной кровати, правда, теперь пузом кверху, но по-прежнему прямо в новехонькой рубашке и некогда выглаженных брюках. И к тому же курил, щедро осыпая все вокруг пеплом.

— А, Колька. Здорово.

Вид у него был хотя и помятый, но бодрый, однако было видно, что он страдает. Это следовало из того, что Андрюха, вертанувшись на живот, запустил руку под кровать и извлек бутылку, несомненно, самогона.

Гурман Анчутка скривил презрительную морду, но неузнаваемый Пельмень совершенно не считался с чувствами друга. Колька, осознав, что потребуются жертвы, лишь заметил:

— Что ж ты один? И закусить бы, — а Анчутке вполголоса предложил: — Сходи куда-нибудь.

Тот, понятливый, моментально испарился.

— …Еще? — спросил Пельмень после того, как осушили по второму полстакану.

— Ты объясни сначала, что стряслось, а то я на голодный желудок прям тут и усну.

Андрюха некоторое время держался сурово и молчаливо, но в итоге полтора стакана жесткой самогонки свое дело сделали. Крякнув и закусив тем, что бог послал (куском подсохшего хлебушка), Пельмень разразился:

— Сам знаешь, я не по этой части. Но тут… но она! Ну как тебе разъяснить. Прям на душу легла, понимаешь? Смотрю на нее — и таю. Точно мамка-покойница по голове гладит — как хорошо! Погоди. Вот.

Андрюха достал из-под подушки фотокарточку. Колька состроил заинтересованное лицо.

Первая мысль была: «И что, из-за вот этого сыр-бор?» Может, душа у нее золотая, и по жизни она — высший класс, но на карточке неказистая. Бледненькая, тощенькая, физия вытянутая, вместо скул — ямы, глаза малые, косоватые, впалые, да еще и щурит их — то ли от дурного зрения, то ли выпендрюха. Рот, положим, неплох — маленький, пухлый, особенно хороша нижняя губка, выпирающая чуток, вместе с подбородком. Характер есть, а в целом — ерунда на постном масле, серятина, не с чего тут страдать.

И видно, что старше Пельменя. Солдатка — не солдатка, а все равно не девица-голубица.

Андрюхе-то на пса все это? Парень он завидный, на работе на отличном счету, регулярно премии получает, одна половина общаги тайно по нему страдает, и еще кое-кто — открыто. Разумнее было бы при таком-то рыле быть признательной за то, что хоть кто-то внимание обратил. Но Пельмень, видимо, считает по-другому.

Колька, с непривычки ощущая, что в голове начинается гопак с присядкой, понял, что надо бы поскорее выяснить, что случилось. Иначе он рискует заночевать прямо тут, под лавкой. Пожарский поторопил:

— Что ж случилось, Андрюха? В дурь поперла?

Тот с трагическим видом отмахнулся:

— Что ты, что ты! Лида не такая! Просто заявила: раз мне не веришь — держись подальше.

Колька с трудом удержался, чтоб не разоржаться.

— Шпионил за ней? Ревновал, что ли?

Андрюха стаканом стукнул о тумбочку, рванул рубаху — ну точь-в-точь мастеровой-пропойца.

— Да не то все, Колька! Я не шпионил! Я ей верю! Я просто соскучился! Я ее полдня не вижу — и тоска, хоть волком вой. Ты ж пойми, я ведь на полном серьезе, я нагулялся…

— Когда это?

— Ну не важно, я если надо, то и жениться… если надо. Очень… ну я-то лично пока не рвусь, но если надо…

— Короче.

— Короче вот. Она мне говорит: я, Андрей, вас не гоню, но если вы попробуете за мной шпионить — между нами все будет кончено.

— Ну а ты, значит…

— Я нет, — невнятно, но уверенно заявил Пельмень, — просто соскучился я по ней, соскучился! Я ж не знал, что она потащится на толчок…

Колька, поперхнувшись, попросил прекратить шутить.

— Да на толкучку же!

— Ну, это…

— Не перебивай. Я к тому, что началось случайно. У меня отгул как раз был, я ей предложил в парк Горького сгонять, она вроде бы согласилась, а потом начала крутить, придралась, разобиделась на что-то — вроде бы поругались. С утра смотрю — отправляется на станцию. А она на электричку — ну, думаю, точно к хахалю, утешаться. Щаз ты у меня повстречаешься, думаю.

— Ох, это я тебя понимаю, — заверил Колька, вспомнив свои страдания такого же рода, — умеют они нашего брата из себя вывести.