Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья

– Что конкретно пришлось к слову?

– То, что вы сказали… как сигнализация устроена… есть ли охрана во время обеда… средние суммы на одном окошке кассы. Говорили о том, что несут деньги во вклады, что скоро обмен дензнаков…

– Понятно-понятно.

– Что понятно? – вскинулась Моралева.

Она смотрела на него, как дети на Деда Мороза, как будто ожидая, что вот сейчас он скажет, что все это шутки, проверка бдительности, неправда. Он промолчал.

– Вы же понимаете, что сберкасса практически в центре города. У нас сигнализация, очень людно, путей к отступлению практически нет, – она позволила себе улыбку. – Далеко ты убежишь с сумкой, полной денег!

– До Сокольников…

– Перестаньте. Ребячество.

– Допустим, ваша сберкасса в порядке. А не подумали ли вы, Елизавета Ивановна, ну вот чисто между прочим, что потенциальный грабитель, выяснив все тонкости, не вашу кассу брать будет, а более доступную? В глухом переулке, на окраине, в поселке где-нибудь. Ведь из-за вашей болтливости люди могут пострадать. Как вы, опытный руководитель, могли допустить подобное… головотяпство, что ли? Халатность?

– Ну я же не знала. Не думала ничего плохого. Просто приходилось к слову…

Ну что тут скажешь. Хотя…

– Послушайте, Елизавета, – все-таки решился Акимов, – как же это так, вы, такая умница, красавица поразительная, и связались… ну вот с ним, хотя бы.

Слезки как-то моментально втянулись, и снова заблестели сухие, бешеные вишневые глаза:

– А с кем мне связываться? Я фронтовичка, шкура эскадронная. Сто двадцать первый кавалерийский краснознаменный полк. Муж мой, командир эскадрона, под Гродно погиб… а теперь что тут. Вы со мной связались бы?

– Испугался бы, – искренне признался Сергей.

– А он нет. Он сильный, добрый. Принес огромный букет и сказал: «Это вам. Я растил его и думал о вас…»

Не выдержала она, расплакалась, а Акимов вроде бы уже решился потрепать ее по… ну, хотя бы по руке, но так и не посмел. Сбежал.

* * *

Сначала в ноздри ударил едкий, до одури отвратный запах, зато плотная чернота посерела, затем запрыгали перед веками какие-то яркие шары, свет забрезжил. С трудом, но все-таки открылись глаза.

– О, гля, очухался. Слушай, фартовый ты, Колька, – Яшка Анчутка, собственной персоной, убрал из-под его носа вонючую вату.

– Ну что, как, контуженый? – бросил через плечо Пельмень. Он кипятил на керосинке чайник. – Как сам?

Колька решился и сел. Подташнивало. Ощупал голову, убедился, что ее хотя и тянет мать сыра-земля, уши-глаза на месте. Разве что было такое ощущение, что плотно завернули в толстое одеяло, как будто звуки доходили медленно: сначала губы шевелились у Яшки, потом уже было слышно, как он приговаривает:

– Ну ты врезал, Колька, я уж думал – война опять. Что ж ты сунулся сюда, не знаешь, что мин полно? Это хорошо еще, что под горочку катил, проволоку-то дернул, а рвануло чуть поодаль, сзади.

– Хорошо, что мы дома были, – пробурчал Пельмень, – а то дуба дал бы на морозе – и всего делов.

– А дома – это где? – спросил хрипло Колька. Ворочая глазами – кто бы сказал, что глазницы могут скрипеть, как петли несмазанные? – осмотрелся.

Судя по сумраку, кирпичным стенам и заметной сыринке, ощущаемой в воздухе, находились они в подвале дома. Просторный, добротный подвал, и потолок достаточно высокий. Пол земляной, но чистый, хорошо утоптанный. Хорошая печь-«буржуйка» с трубой, выведенной в продух в стене. Деревянный выскобленный стол, табуретки, топчан добротный, приземистый, на нем скрутка – спальные мешки, похоже. Полки по стенам – консервы, жестянки. В углу понаставлены бидоны, судя по всему, с керосином. Но главное, что удивило: одну стенку занимала книжная полка, плотно уставленная разнообразными томами и томиками.

– Что это у вас тут, зимняя дача? – пошутил Колька, потирая висок. Болела голова.

– Это не у нас, – уточнил Пельмень, наливая ему чаю, – это Минхерца дача.

– А кто такой этот Минхерц?

Яшка открыл было рот, но тотчас закрыл, глянул на Андрюху. А тот как ни в чем не бывало ответил Кольке, что если он много будет знать, то, пожалуй, в следующий раз ему повезет меньше.

– Ну-ну, – протянул Колька, прихлебывая чай, – так вы тут обосновались, стало быть. А по летчицким дачкам зачем елозите, раз так? Мародеры.

– Ага, как же, мы мародеры, – огрызнулся Яшка. – Ты бы лучше сам глянул, чего там только нет. Толкучий рынок, сплошной ломбард, а в матрасах-подушках еще и золотишко попадается…

– Ага. И что, много намыли золотишка-то? – съехидничал Колька.

– А вот представь себе… ну пока нет. А нет, так намоем.

– Ну-ну. А этот Минхерц у вас как Череп, так, что ли? Для него стараетесь?

– Ты, Колька, знаешь, тоже полегче, – подал голос Пельмень. – Ты-то давно весь такой правильный?

– Ну и?

– Ну вот тебе и ну. Мамка жива, батя жив, крыша над головой. А нам-то жить как-то надо. Приходится подбирать, что с возу упало.

Колька не нашелся, что ответить, лишь сердито допил чай – к слову сказать, крепкий, вкусный, настоящий. И, подумав, протянул кружку. Андрюха, посопев в две дырочки, снова налил.

– Не подфартило нам тогда, на дачах-то. Только пристроились, согрелись – глядь, чешет какой-то, видимо, хозяин приехал. С пушкой. Ну, мы и рванули через окно в лес. Плутали долго.

– Чую – все, хана, ангелы поют на небеси, – вставил Яшка.

– Да помолчи ты, – оборвал его Пельмень, – ангелы. Он завалился в сугроб вот эдак, – он показал что-то совершенно тухлое, даже глаза закатил, – и все, плавни заворачивает. Ну, я его и потащил, и вдруг чую – дымом тянет, теплом. Так здесь и оказались.

– Так и оказались, – повторил Анчутка. – Мы тут не бедуем. Минхерц, конечно, удивился, как это мы проползли – тут кругом чего только не понаставлено. Но, говорит, как снег ляжет, то противопехотных можно и не бояться.

– А растяжки откуда?

– Ну а я знаю? Может, сам и поставил, – мирно ответил Яшка, – нам-то что? Мы за домом глядим. Он редко тут бывает. Только вот продукты привезет или из вещей чего и сваливает. Тепло, светло, мухи не кусают. А как на дело, то мы с ним приходим, с ним и уходим. А уж он-то знает, куда иттить.

– Так-то он ничего мужик, добрый, не жадный, – пояснял Пельмень. – Нервный немного, сначала, конечно, пистолем грозил. Но это и понятно, ввалились к нему в хату среди ночи. Потом выслушал, остыл: живите, мол, но тихо. И чтобы не безобразничать.