Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья
Шрифт:
Незадолго до захода солнца отец Илларион тихо приоткрыл калитку и вышел на улицу. Оглядевшись по сторонам, подобрал рясу и торопливо зашагал к храму…
Дома он ни минуты не сидел без дела и успел подготовиться к дальнему и непростому переходу из Смоленска в Вязьму. Первым делом он достал из-за иконы единственную имевшуюся у него драгоценность — доставшееся от матери золотое кольцо с красным камнем. Отправившись к бабке Агафье, он выменял на него кусок сала, каравай хлеба, дюжину яиц и ведро картофеля. Притащив все это домой, вскипятил воду, сварил яйца. Затем уложил все продукты
Теперь ему необходимо было уладить последние дела, за этим он и торопился к храму.
В городе, или, по крайней мере, в его центральной части, в этот день стояла тишина. Ни выстрелов, ни лая собак, ни плача с криками, ни отрывистых команд на немецком языке. В небе изредка гудели самолеты, но захваченный Смоленск их теперь уже не интересовал — они сбрасывали свой смертоносный груз где-то восточнее города.
Старик ступил на территорию храма, когда солнце коснулось лесистых взгорков за Александровским прудом.
Первым делом настоятель обошел храм и приблизился к белокаменной ограде. Еще издали он заметил две кучи свежевырытой земли. Там зияла большая яма: восемь шагов в длину, четыре в ширину и глубиной около метра.
Тяжелую и скорбную работу отец Илларион и Акимушка закончили, когда город окутали густые сумерки. Все двенадцать убиенных были перенесены из оврага и уложены в общую могилу. На лицо каждому священник положил белую тряпицу.
— Вместе померли, вместе и лежать будете, — вздохнул старик, промокая платком вспотевший лоб.
Коротко помолившись у могилы, он кивнул послушнику:
— Закапывай, Акимушка.
Тот принялся работать лопатой…
Закончили с захоронением вовремя. Священник постоял у невысокого холмика, перекрестился.
— Запомни, Аким: никто не должен знать о том, что мы с тобой похоронили здесь этих людей. Никто!
— Никто. И никогда, — повторил блаженный.
— И о криках забудь. О плаче и о стрельбе также не вспоминай. Не было этого.
— Не было…
— А теперь, сын мой, ступай за тележкой, в которой мы в холода возим уголь и дрова.
Вскоре стукнула дверь небольшой хозяйственной постройки, где хранились дрова с инструментом. Послышался знакомый скрип старых колес.
— Так не годится, — прошептал отец Илларион. — Вези ее к воротам. А я схожу за лампадным маслом.
Спустя несколько минут он вышел из храма с небольшой бутылочкой в руках. Заперев двери на ключ, старик аккуратно смазал маслом металлическую ось тележки. Скрип исчез.
— Другое дело. Пошли.
Они вышли за ворота храма и направились по улице Красина к дому отца Иллариона.
Вокруг по-прежнему было тихо. Сумерки превратились в непроглядную темень. Лишь кое-где светились тусклыми желтыми пятнами окна в домах.
Шли молча. Впереди налегке вышагивал священник. За ним катил тележку послушник. Он никогда не задавал вопросов, просто с дотошной аккуратностью выполнял любые поручения. При этом не рассуждал, не вдавался в подробности, в душу с расспросами
не лез. И, пожалуй, сейчас отец Илларион по-настоящему оценил его молчание, ибо на некоторые вопросы ответов у него определенно не было.Москва
Август 1945 года
Сермягина доставили на автомобиле прямо до места жительства — в небольшой поселок с названием «Заветы Ильича». Хотели подвезти к школе, да на главной улочке навстречу попался трофейный мотоциклет поселкового председателя Павла Андреевича Судакова.
— Останови, — попросил водителя Старцев. — Мой знакомец. Помогал по одному делу…
Майор вышел из машины, поприветствовал председателя, пятидесятилетнего мужчину, поблагодарил за понимание с Сермягиным.
Судаков расспросил о здоровье, о делах, осторожно предложил:
— Может, чайку со свежим хлебцем и медком нового урожая? Вон моя контора — на углу улицы.
Старцев поглядел на часы. Вечерело. В отделе управления в данный момент работали Олесь Бойко и Вася Егоров. Первый инструктировал сотрудников охраны, которым завтра предстояло дежурить в больнице на Соколиной Горе. Второй занимался архивными делами предателей, служивших под немцами в оккупированном Смоленске. Баранец, Горшеня и Ким встречались с Шандором в мытищинском таборе. Саша Васильков провожал Валентину домой. Вроде все при деле. До встречи в отделе, назначенной на двадцать один час, время было.
— Не откажусь, — согласился Старцев. И, открыв заднюю дверцу автомобиля, протянул руку: — Ну, прощай, Иван Лукич. Спасибо тебе за помощь. Приятно было познакомиться.
Тот крепко пожал майору руку:
— Обращайся, тезка, хорошим людям завсегда рад помочь.
Старцев обратился к водителю:
— Отвези его до школы и подъезжай к конторе председателя.
На самом деле горячий чай и свежий хлеб с медом Ивана интересовали меньше всего. Просто хотелось поговорить с человеком, занимавшим беспокойную должность поселкового председателя. Судаков ежедневно мотался не только по поселку, но и по всему району, встречаясь с разными людьми и решая множество вопросов.
«Вдруг Павел Андреевич слышал об убийстве священника? — подумал майор. — Мужик он правильный, член партии, воевал, до Кенигсберга дошел… Вон как в прошлый раз активно помогал! Да, село Челобитьево находится на восемнадцать километров ближе к Москве, но чем черт не шутит?..»
Они вошли в скромный кабинет. Судаков предложил стул, сам распалил керосинку и поставил чайник.
— Вот электричеством занимаемся, столбы устанавливаем вдоль дороги. Скоро свет, значит, к нам проведут. Заживем! — с гордостью доложил он. — А ты, Иван, значит, все жуликов ловишь?
— А куда ж деваться? — Майор снял фуражку и вытер рукавом пот. — Днем и ночью ловлю, да только их, гадов, меньше почему-то не становится.
— Да-а, развелось этой парши за время войны. Ничего. Если дружно возьмемся — выведем!
— Это точно… Сейчас вот убийство священника расследуем, — сказал Старцев и внимательно посмотрел на Судакова.
Тот перестал кромсать ножом свежий хлеб.
— Это не того ли, из Челобитьева?
— Того. Уже слышал?
— Так об этом в поселке сразу заговорили. Его ж ночью убили?