Билет в одну сторону

По окончании вуза ей пришлось тащить две ставки в школе, вечерами проверять по три-четыре пачки тетрадей, а вся домашняя работа по-прежнему оставалась на ней. Правда, теперь она готовила только ужины, потому что и сама, и Елена Сергеевна обедали на работе. По выходным она старалась не сидеть дома, а выбираться со знакомыми на природу, где любимым развлечением был волейбол и песни под гитару у костра.

Но только когда она вышла замуж, поняла, что до этого была свободным человеком! Она представить не могла, сколько времени и усилий требуется, чтобы навести чистоту в доме, чтобы муж был одет с иголочки, чтобы в доме постоянно была горячая пища. А эти внезапные визиты друзей, когда компания из пяти-семи человек на весь вечер устраивалась у них в кухне, съедала недельный запас из холодильника и оставляла гору грязной посуды, затоптанные полы и испачканные паласы!

Как она мечтала отдохнуть! Как радовалась, когда Женька уезжал в командировки! В эти дни она питалась кофе и печеньем, но ни под каким предлогом не заходила на кухню. Вечерами валялась на диване с очередным детективом или смотрела все телепередачи подряд.

С переходом в редакцию, исчезли тетради и конспекты по вечерам. Но ее новая работа требовала полной отдачи в течение рабочего дня. Домой она приходила выжатая, как лимон, с мечтой о теплой ванне и чашке чаю. Но, передохнув не более получаса, вставала к плите, потом к мойке, потом к гладильной доске или к тазу с замоченным бельем. И так каждый день, месяцы и годы. Мысли побездельничать посещали ее, но исчезали под давлением неотложных дел.

А вот сейчас она с удовольствием бы поработала. Но для барышень предусмотрено вышивание, музыцирование и рисование акварельными красками. А у нее как раз ни малейшего таланта к этим занятиям.

Боже, как был удивлен Афанасий Петрович, когда она на его просьбу «поиграть», сказала, что не умеет.

– Анечка, как же это… – отец был удручен. – Павел, ты слышал, она «не умеет»!

Павел тоже был в гостиной и был удивлен не менее отца.

– Аня, не может такого быть! Ты сядь к инструменту, и пальцы сами вспомнят…

Она молчала.

Черт возьми! Оказывается, настоящая Анна умела играть на фортепьяно! Незадача!

– Прошу вас, – тихим голосом произнесла она, – не настаивайте. Я бы рада, но …

– Неужели и это можно было забыть? – огорчился Афанасий Петрович. – Хотя с другой стороны, ты же не помнила даже нас, родителей. Ладно, Анечка. Бог с ней, с музыкой. Главное, чтобы ты была жива, здорова.

– И, правда, Аня! – подхватил Павел. – Подумаешь, фортепьяно. Как будто важнее ничего на свете нет.

Он подошел к ней, взял ее руки в свои и нежно пожал.

– Вернется память – вернется и навык играть. А до этого нечего свою голову забивать ненужными мыслями. Пойдем лучше погуляем.

Они двинулись к выходу, но навстречу попалась Анастасия Куприяновна.

– Я думала, тебя дома нет, – удивилась мать. – Ты вроде собирался куда-то?

– Собирался, а потом раздумал, – ответил ей Павел. – Мы лучше с Анной погуляем, ей полезны пешие прогулки и свежий воздух, – он уже не глядел на мать, поэтому не увидел, как она нахмурилась и каким недовольным взглядом проводила их.

Павел помог «Анне» одеться, и все время, что они гуляли, занимал ее рассказами о службе и смешными историями из жизни соседей.

А она слушала его и чувствовала, как незримая нить протягивается между ними. Ей всё нравилось в нем: голос, внешность, манеры, легкость в общении. Она обмирала, когда его рука обхватывала её за талию или поправляла ворот легкого пальто. Когда он говорил, она не могла оторвать взгляда от его губ, а когда он замолкал, то мысленно торопила его, ждала очередной порции шуток. А еще у него была привычка слегка прищуривать глаза и внимательно вглядываться в лицо собеседника. В такие моменты «Анне» казалось, что она тает, уносится к облакам. Голова её слегка кружилась, и она непроизвольно хваталась за его локоть, а он, довольный произведенным эффектом, медленно подносил ее руку к лицу и целовал. При этом глаз своих не опускал, а, напротив, еще более пристально смотрел на нее, словно на самом деле ему хочется целовать не ее пальцы, а ее губы.

Они уже дошли до границы парка, пора было поворачивать к дому.

– Ты не устала?

– Нет.

– Спина не болит?

– Чуть-чуть.

На самом деле спина у нее не болела, но ей нравилось, что Павел о ней беспокоится. А он, будто ждал этих слов: обхватил одной рукой за спину, прижал к своему боку так, что она через одежду почувствовала крепкие мышцы его ноги. Они шли, прижавшись друг к другу, и «Анна» почувствовала, как внутри нее зародилась горячая волна, движущаяся от сердца вниз. Вот спазмом сжало желудок, вот щекотка прошла по животу, обварило кипятком в паху и мелкой дрожью задрожали ноги.

– Ты замерзла? – немного хриплым голосом спросил Павел и тотчас остановился, повернул ее к себе лицом и обнял уже обеими руками. – Я тебя согрею, – прошептал он в ухо, и действительно горячая волна опять окатила ее всю.

Она уютно расположилась в его объятиях, прижавшись лицом к груди и вздыхая идущий от него запах одеколона и кавалерийской кожи. Они стояли молча, чуть покачиваясь и проникаясь незнакомым, но удивительным чувством близости.

Потом она вздохнула, и он расцепил кольцо рук.

– Пойдем? – не то спросила, не то предложила «Анна».

– Да, – Павел уже не глядел на нее, потому что вдруг почувствовал, что последнее объятие мало напоминало родственное. У него возникло реальное ощущение, что сейчас он обнимал совершенно незнакомую женщину, а не младшую сестру.

Он шел и думал об этом. Единственное, что приходило ему в голову, это испытанное им потрясение, когда он увидел сестру лежащей у лестницы бездыханной, а потом встреча с новой Анной, один взгляд которой возбуждал в нем неведомые доселе чувства.

Никогда раньше он не проводил с Анной столько времени. Милая девушка, тенью скользящая по дому, всегда грустная, испуганная, не привлекала его внимания, а лишь вызывала сочувствие. Он понимал, что сестре, привыкшей к жизни в Щелокове, в доме родителей было неуютно, одиноко. Да и матушка не упускала случая, чтобы укорить девушку наследством, излить на нее горечь несбывшихся надежд. Конечно, Павел оказывал сестре знаки внимания, поддерживал, как умел, но посвящать ей время, устраивать совместные прогулки? Никогда такого не было. Что же случилось?

Почему ему все труднее сдерживаться, чтобы не обнять Анну, не поцеловать её? Почему один ее взгляд доводит его до дрожи во всем теле? Почему все дамы и барышни вокруг перестали для него существовать, а их надушенные записки раздражают? Он сошел с ума?

Вдруг память подсунула ему образ Мари Щуровой такой, какой он видел ее в минуты их свидания. Ничего не скажешь, хороша, обворожительна просто. Какие очи, какая грудь, как самозабвенно она отдавалась его ласкам! Но даже в минуты страсти Павел не чувствовал того, что чувствует сейчас, поддерживая собственную сестру под локоток. Если с Мари была страсть, как назвать чувство, владеющее им сейчас? Дьявольское искушение, греховный огонь кровосмешения!