Биография Бога: Все, что человечество успело узнать
Шрифт:
Это относится и к третьей монотеистической религии, которая появилась в начале VII века н. э. В 610 году Мухаммад ибн ‘Аб д Аллах (около 560—632), купец из богатого торгового города Мекка, расположенного в аравийском Хиджазе, начал получать откровения, которые, как он верил, ему ниспослал Бог иудеев и христиан. Впоследствии эти божественные речи были собраны в Писание, известное как Коран («чтение вслух»). (Текст обрел окончательную форму лет через двадцать после смерти Пророка.) Впоследствии религия Корана станет называться «ислам», то есть «покорность» Богу. Ее основные принципы совпадают с основными принципами иудаизма и христианства.
Коран не интересуется «верой», да и вообще это понятие не прижилось в исламе. [346] Богословские рассуждения, выливающиеся в заумные доктрины, считаются «занна», пустыми домыслами, которые никто не может доказать, но которые лишь возбуждают ссоры и отдают сектантством. [347] Подобно всякой религии и философии, ислам – это образ жизни («дин»). Коран содержит не столько доктрины, сколько этический призыв к деятельному состраданию: неправильно заниматься личным самообогащением, но необходимо делиться своим богатством и создавать справедливое общество, в котором люди бедные и уязвимые получат помощь и уважение. [348] Пять столпов ислама – это своего рода «микра», призыв к деятельности: молитва, пост, милостыня и паломничество. Это относится и к первому «столпу», декларации веры: «Свидетельствую, что нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммад – Пророк Его». Это не «символ веры» в современном западном смысле слова. Мусульманин, который читает «шахаду», «свидетельствует» жизнью и всеми своими поступками, что для него превыше всего Аллах и что никакие другие «боги» – в том числе политические, материальные, экономические и личные устремления, – не займут место, подобающее одному Богу. В Коране вера ( иман ) –
В Коране люди, которые противились исламу, когда Мухаммад начал свою проповедь в Мекке, называются «кафирун». Стандартный перевод этого слова как «неверные» (или «неверующие») весьма неточен: корень KFR указывает на «вопиющую неблагодарность», неучтивый и надменный отказ принять нечто предлагаемое с большой добротой. [350] Богословие «кафирун» было вполне правильным: они соглашались, например, что мир сотворен Богом. [351] Не за «неверие» обличаются они, а за резкую и неприятную манеру себя вести, гордыню, самомнение, шовинизм и неспособность выслушивать критику. [352] «Кафирун» никогда не вникали в новые для себя идеи, полагая, что и так все знают. Поэтому они глумятся над Кораном, всячески стараясь выказать свой ум. [353] Прежде всего, они «джахили», вечно «агрессивны», пекутся о собственной чести и престиже, а также обладают разрушительной склонностью к жестокой мстительности. [354] На такую злобу мусульманам заповедано отвечать «долготерпением» ( хилм ) и учтивостью, предоставляя отмщение Аллаху. [355] Они должны «ступать по земле смиренно», а в ответ на оскорбления «кафирун», отвечают: «Мир!» [356]
В исламе богословские рассуждения, выливающиеся в заумные доктрины, считаются пустыми домыслами, которые никто не может доказать, но которые лишь возбуждают ссоры и отдают сектантством.
Упрощенно-буквальное понимание Писания считалось неприемлемым. Каждый отрывок, каждый образ в Коране именуется словом «айат» («знак», «символ», «притча»), поскольку о Боге можно говорить лишь путем аналогий. Великие «айаты» о сотворении мира и последнем суде призваны не умножить «веру», а призвать к действию. Мусульмане должны воплощать эти учения в определенном поведении. Айат о последнем дне, когда люди поймут, что богатство не спасет их, заставляет задуматься о поведении здесь и теперь: правильно ли и милостиво ли ведет себя человек с нуждающимися? Следует подражать щедрости Аллаха, который сотворил чудеса мира в изобилии и заботится о нем. Первоначально эта религия называлась словом «тазакка» («очищение»). Сострадательно заботясь о нищих, освобождая рабов, совершая хорошие поступки ежедневно и ежечасно, мусульмане обретут ответственный и добрый дух, очистят себя от гордыни и эгоизма. Беря за образец деяния Творца, они духовно обновятся. [357]
В те ранние дни мусульмане не считали ислам новой и единственно верной религией, но лишь продолжением веры «людей Книги», иудеев и христиан. В одном примечательном отрывке Бог призывает мусульман принимать откровения каждого из посланцев Божиих: Авраама, Исаака, Исмаила, Иакова, Моисея, Иисуса и всех других пророков. [358] Коран есть лишь «подтверждение» предыдущих Писаний. [359] Никого нельзя обращать в ислам насильно, поскольку в каждой религии Откровения есть свой «дин», и Бог не хочет, чтобы все люди принадлежали к одной-единственной общине веры. [360] Ни одна традиция не обладает исключительным правом собственности на Бога; божественный свет невозможно ограничить одним-единственным светильником, и он не принадлежит ни Востоку, ни Западу, но светит всем людям. [361] Мусульмане должны вежливо разговаривать с «людьми Книги», спорить лишь самым учтивым образом, избегать споров бессмысленных и агрессивных, и помнить: они почитают одного и того же Бога. [362]
Все это требует непрестанного «джихада», [363] поскольку исполнять волю Божию в испорченном мире чрезвычайно трудно. Мусульмане должны сражаться на всех фронтах: интеллектуальном и социальном, экономическом и нравственном, духовном и политическом. Подчас им приходится сражаться и в буквальном, военном, смысле: так поступил Мухаммад, когда мекканские «кафирун» поклялись истребить мусульманскую общину. Однако наступательная война запрещена: единственным оправданием для войны может быть самозащита. [364] Да и вообще, военные действия – далеко не первая обязанность мусульманина. Есть знаменитое предание ( хадис ) о словах, которые произнес Мухаммад, вернувшись домой после одной из битв: «Мы возвращаемся с малого джихада и идем на большой джихад». Иными словами, предстоит борьба намного более важная и трудная: изменить общество и изменить свое сердце. Впоследствии, когда в войне с Меккой ему стала сопутствовать удача, Мухаммад перешел к стратегии ненасилия. [365] Мекка добровольно открыла ворота перед ним, но никто не заставлял ее жителей принимать ислам, и Мухаммад даже не попытался установить в ней исключительно мусульманское государство.
Подобно всякой религиозной традиции, ислам впоследствии развивался и эволюционировал. Мусульмане создали огромную империю, от Пиренеев на западе до Гималаев на востоке. Однако, в соответствии с заповедями Корана, они не заставляли никого обращаться в ислам. Более того, в первые сто лет после смерти Пророка обращение в ислам даже не приветствовалось: считалось, что это вера для арабов, потомков Исмаила (старшего сына Авраама), подобно тому, как иудаизм – для сынов Исаака, а христианство – для последователей Евангелия.
Таким образом, вера была вопросом действия и опыта. К абстрактным умозрительным построениям и домыслам она отношения не имела. Иудаизм и ислам так и остались религиями действия: в них ортопраксия (правильные поступки) важнее ортодоксии (правильного учения). Христианство же с начала IV века развивалось в несколько ином направлении. В нем появился идефикс на доктринальной точности, который стал впоследствии его ахиллесовой пятой. Однако не все христиане яростно спорили о сложных догматических определениях. Были и такие, которые (быть может, в качестве ответа на эти споры) подчеркивали важность молчания и неведения. Эта тенденция оказалась не менее значимой, влиятельной и авторитетной.
Глава 5 Молчание
Легализация христианства при Константине Великом – Богословские споры IV века – Противостояние Афанасия и Ария – Христологические взгляды Максима Исповедника – Бессловесная духовность монахов-пустынников – Духовный опыт – Отцы-каппадокийцы – Учение о Троице – Августин Гиппонский – Учение о первородном грехе – Псевдо-Дионисий Ареопагит и его богословие.
В 312 году Константин разбил своего соперника в борьбе за императорский трон в битве у Мульвийского моста и навсегда остался при убеждении, что победой обязан Богу христиан. На следующий год он объявил христианство religio licita , одной из разрешенных религий Римской империи. Это было эпохальное и роковое событие. Христиане перестали быть гонимой и запрещенной сектой. Отныне они имели право владеть собственностью, строить храмы, свободно совершать богослужение и активно участвовать в общественной жизни. Хотя Константин продолжал возглавлять имперский культ в качестве pontifex ma ximus и крестился лишь на смертном одре, было ясно, что ему любезнее христианство. Он надеялся, что, будучи легализованной, Церковь станет сплачивающей силой в его большой империи. Однако императорская поддержка оказалась палкой о двух концах. Константин очень слабо разбирался в христианском богословии, что не мешало ему вмешиваться в доктринальные споры, когда он сообразил, что церковь – желанный оплот единства – сама раздираема догматическими дебатами.
Христианам пришлось приспосабливаться к новым обстоятельствам, а также оглашать неожиданно большое количество людей: в церковь хлынули новообращенные, причем далеко не все обращались бескорыстно. А еще христиане осознали, что их вера может вызывать недоумение. Иудеев в их рядах было уже мало, однако еврейская терминология, заложенная первыми иудеохристианами, сохраняла значимость. Отсюда возникала необходимость перевести богословие на язык греко-римской культуры и попутно ответить на ряд вопросов. Христианство считает себя монотеизмом, но как быть со статусом Иисуса, воплощенного Логоса? Является ли он вторым Богом? И что имеют в виду христиане, когда называют его «Сыном Божиим»? Можно ли сказать, что он наполовину Бог и наполовину человек (как Дионис)? И кто тогда Святой Дух? Проблема усугублялась серьезными переменами в духовном и интеллектуальном климате поздней античности.
Дело в том, что постепенно утрачивалось доверие к физическому миру и человеческой природе. Доселе греки, подобно большинству других народов, не считали, что между Богом и людьми лежит неодолимая пропасть. Их философы полагали, что люди, как существа разумные, несут в себе искру божественного; Сократ, воплощение идеала мудреца, был фактически сыном Божиим и аватарой божественного.
Люди ранее не сомневались, что способны взойти к Благу, используя свои природные способности. Платоник Ориген верил, что может познать Бога, размышляя о мироздании, и понимал христианскую жизнь как платоновское восхождение, которое продолжится и после смерти, доколе душа не прилепится к божественному. Египетский неоплатонический мыслитель Плотин (около 205—270) считал, что мир произошел от Бога путем эманации, как лучи исходят от Солнца. Соответственно, материальный мир – это излияние самого бытия Божьего и, когда мы размышляем о мире, то размышляем о Боге. Однако к началу IV века люди стали усматривать огромную, почти непреодолимую пропасть между Богом и миром. Вселенная стала видеться столь хрупкой, смертной и случайной, что не могла иметь ничего общего с Богом, который есть само Бытие. Казалось, устрашающая пустота готова поглотить все живые существа. Древний вопрос («почему что-либо существует?») перестал вселять благоговейный трепет, интерес и восторг. Его сменило тошнотворное головокружение. Где-то совсем рядом, и в начале, и в конце человеческого существования, угрожающе маячило Ничто.Некоторые христиане стали развивать новое учение, совершенно неизвестное в древности, согласно которому, мир был создан «из ничего» ( ex nihilo ). Климент Александрийский (около 150—215) считал философскую идею вечного космоса идолопоклонством, поскольку природа в ней получается вторым и совечным Богом. Ничто не может произойти из ничего, а значит, вселенная вызвана из небытия Богом, который есть сама жизнь. Нельзя обожествлять вселенную, но следует знать, что она существует единственно волением Божьим. [366] Правда, идея, что Бог создал все «из ничего» создавала серьезные проблемы: не означает ли это, что Бог несет ответственность за зло? Вместе с тем, если считать материю вечной, под вопросом оказывались всемогущество и суверенная свобода Бога. Монотеизм предполагал, что есть только одна всемогущая сила, а значит, на решения Бога не могли повлиять независимые требования материи. Следовательно, нельзя представлять Бога в виде эдакого платоновского демиурга, который лишь обустраивает уже существующую материю. [367]
В наши дни христианство, а часто и теизм, уже не мыслят без учения о творении «из ничего». Поэтому любопытно, что появилось оно далеко не сразу. Греческой философии оно было совершенно чуждо. Аристотель счел бы абсурдной идею, что вечный Бог, полностью погруженный в непрестанное созерцание себя, вдруг решил создать космос. Сотворение «из ничего» представляет собой существенный сдвиг в христианском понимании Бога и мира. Отныне уже не было разговора о цепочке постепенных эманаций (от Бога к материальному миру) и о промежуточной сфере духовных существ, которые передают божественную энергию на более низкие уровни. Вместо этого Бог призвал каждое существо из невообразимого «ничто» и может в любой момент отнять свою хранящую длань. Сотворение «из ничего» оторвало вселенную от Бога. Физический мир ничего не может рассказать нам о божественном, поскольку не возник путем эманации (как думали философы), а создан «из ничего». Стало быть, он обладает совершенно другой природой ( онтос ), чем природа живого Бога. «Естественное богословие», которое делало выводы о Боге из разумного размышления о мире, отныне стало невозможным: согласно новой доктрине мы, если нас предоставить самим себе, ничего не можем знать о Боге.
И все-таки христиане чувствовали, что Бога нельзя считать полностью непознаваемым. Ведь человек Иисус стал образом ( эйкон ) божественного и дал намек на то, каков трансцендентный Бог. Они были также убеждены, что, несмотря ни на что, вступили в доселе неизведанное измерение человеческой природы, в котором отчасти могут приобщиться к божественной жизни. Свой христианский опыт они называли «обожением» ( теозис ): подобно воплощенному Логосу, они стали сынами Божиими (как объяснял уже апостол Павел). Однако из-за открывшейся пропасти между материальным и божественным миром, они осознали, что не могли достичь этого собственными усилиями. В них действовал Бог. Бог, который привел все к бытию, преодолел эту бездну, когда «Слово стало плотью и обитало с нами». [368] Однако кто есть Иисус? На какой стороне пропасти находится Логос, через которого «все начало быть»? [369] Некоторые христиане рассуждали так: согласно Евангелию Иоанна «в начале… Слово было у Бога, и Слово было Бог». [370] А значит, Иисус принадлежит к сфере божественного. Другие отмечали: Слово стало человеком, и человек этот погиб мучительной смертью, изведал хрупкость и бренность материи. Не означает ли это, что Слово, подобно всему остальному, создано «из ничего»?
В 320 году в Александрии разгорелся жаркий спор на эти темы. По-видимому, началось все с вопроса, как толковать слова Премудрости в Книге Притчей, которые христиане всегда относили ко Христу: «Яхве создал меня как начало путей своих». [371] Была высказана гипотеза, что Премудрость была как бы помощником Бога при сотворении мира. Арий, харизматичный и привлекательный александрийский пресвитер, полагал, что из текста черным по белому следует: Слово и Премудрость Божья – это первое из творений. Отсюда следовало, что и Слово было создано «из ничего». Арий не отрицал божественности Иисуса, но считал, что он просто получил божественный статус. Бог предвидел, что, когда Логос вочеловечится, он будет вести себя с полным послушанием, и в награду заранее даровал ему божественность. Таким образом, Логос представлялся прототипом человека, достигшего совершенства; если христиане будут подражать его кеносису, они также станут «сынами Божиими» и обретут божественность. [372] Александр, епископ Александрии, и его талантливый молодой помощник Афанасий сразу осознали, что Арий подметил некоторые проблемы в александрийских представлениях о Христе. И эти проблемы требовалось прояснить. [373]
Спор не ограничивался узким кругом специалистов. Арий положил свои идеи на музыку, и вскоре моряки и путешественники распевали песни, в которых говорилось, что Отец – Бог по природе, что Он даровал жизнь и бытие Сыну, который тварен и не совечен Отцу. Вскоре дебаты достигли церквей Малой Азии и Сирии. Современник свидетельствует, что подобные разговоры шли на каждом шагу: спрашиваешь, готова ли баня, – сообщают, что Сын произошел из ничего; спрашиваешь, сколько заплатить оболов, – рассуждают о рожденном и нерожденном; спрашиваешь цену на хлеб, – отвечают, что Отец больше Сына. [374] Люди обсуждали эти вопросы с тем же жаром и увлечением, с каким сегодня обсуждают футбол, поскольку здесь затрагивались ключевые моменты христианской жизни. В прошлом символы веры и разъяснения веры часто корректировались с учетом пастырских нужд. [375] Арианский кризис показал, что придется вносить новые изменения.
В последующие века слова «арианство» и «ересь» стали синонимами, однако в ту пору официальная позиция еще не была сформулирована, и никто не знал, прав Арий или Афанасий. [376] Арий отстаивал трансцендентность Бога. Бог – «единственный не рожденный, единственный вечный, единственный без начала, единственный истинный, единственный имеющий бессмертие, единственный мудрый, единственный благой». [377] Его могущество столь велико, что при сотворении нужен был посредник (Логос), поскольку хрупкие твари не могли быть сотворены абсолютной рукой Безначального. [378] И уж, конечно, не мог пребывать всемогущий Бог в человеке Иисусе: с точки зрения Ария, это все равно что втискивать кита в банку с креветками или гору – в коробку. Со своей стороны Афанасий пекся о литургической практике Церкви: в богослужении регулярно, хотя и несколько туманно, говорилось о божественности Иисуса. Он выдвигал такой аргумент: если ариане считают Сына тварью, разве не впадают они в грех идолопоклонства, почитая его? [379] Подобно Арию, Афанасий соглашался с идеей творения мира «из ничего», но считал, что Арий не додумал его последствия. Ведь творение «из ничего» означает полную несовместимость между самим Бытием и тварями, которые произошли «из ничего». [380] С помощью своего естественного разума мы можем познавать предметы материального мира, а они ничего не говорят о Боге. Наш мозг приспособлен лишь к тому, чтобы распознавать только конечные реальности, созданные «из ничего», поэтому мы понятия не имеем, что такое сущность ( усия ) нетварного Бога. Бог отличен от всех сотворенных существ, Арий же мыслит его слишком по-человечески. [381] Кроме того, поскольку Бытие и небытие не имеют абсолютно ничего общего, невозможно говорить в этих человеческих категориях о Логосе, через которого «все начало быть»: «Ибо какое сходство между тем, что из ничего, и между Творцом, из ничего приводящим это в бытие?» [382] Невозможно говорить, что Иисус связан с очень большим и могущественным существом (как получается у ариан). Можно лишь констатировать непостижимую трансцендентность в Иисусе, полностью отличной от чего-либо в человеческом опыте.Арий положил свои идеи на музыку, и вскоре моряки и путешественники распевали песни, в которых говорилось, что Отец – Бог по природе, что Он даровал жизнь и бытие Сыну, который тварен и не совечен Отцу.
Таким образом, взаимосвязь между непознаваемым Богом и воплощенным Логосом, который привел все к бытию, принципиально иная, чем взаимосвязь между любыми двумя тварными существами. Если, подобно арианам, представлять себе Бога как существо вроде нас, только больше и лучше, то для такого Бога абсолютно невозможно стать человеком. Лишь потому, что мы не знаем, что такое Бог, мы можем говорить о его воплощении в человеке Иисусе. Невозможно также сказать, что во Христе нет божественной субстанции, поскольку мы не может определить «усию» Бога; она слишком непостижима для нас, – получится, что мы даже не знаем, что отрицаем. Христианам было бы недоступно «обожение», и они не смогли бы даже представить себе неведомого Бога, если бы Бог неким непостижимым образом не взял на себя инициативу и не вошел в мир хрупких тварей.