Биография Бога: Все, что человечество успело узнать
Шрифт:
Дух греческого апофатического богословия существенно повлиял на Августина, но полновесная духовность молчания появилась на Западе лишь в IX веке, когда на латынь были переведены тексты неизвестного греческого автора. Этот автор писал под псевдонимом Дионисий Ареопагит [433] (скорее всего, в конце V – начале VI века). В Средневековье он глубоко повлиял практически на каждого крупного западного богослова, а его работы обрели почти канонический статус в Европе. То, что в наши дни о нем почти никто не слышал, пожалуй, является одним из симптомов нездоровья нынешней религиозности. [434]
Дионисий не видел противоречия между неоплатонической философией и христианством, хотя, почти наверняка, писал в 529 году, когда император Юстиниан уже закрыл Академию, загнал ее философов в подполье и запретил элевсинские мистерии. Еще Плотин говорил о происхождении
Рожденное в горечи и страхе, это учение Августина о первородном грехе оставило западным христианам тяжелое наследие, увязавшее сексуальные проявления с грехом и заставлявшее людей подавлять в себе естественные человеческие чувства.
Рациональным путем это непостижимо: наш мозг не в состоянии представить существа, которые могут делать два взаимоисключающих дела одновременно. Религиозные люди всегда говорят о Боге, и правильно делают. Однако им важно также учиться молчанию. Богословским методом Дионисия была сознательная попытка привести христиан – равно мирян, монахов, клириков – к точке, в которой они осознают границы языка. Делать это можно, вслушиваясь внимательно в то, что мы говорим о Боге. Как отмечал Дионисий, в Библии у Бога 52 имени. [436] Бог именуется Скалой, уподобляется небу, морю и воину. Все это до некоторой степени хорошо. Поскольку Бог всегда вливает себя в творения, любое из них – даже скала – способны рассказать о божественном. Более того, скала – замечательный символ постоянства и надежности Бога. Однако скала не живая, а потому пропасть пролегает между ней и Богом, который есть сама жизнь. Поэтому нам и в голову не придет сказать, что Бог есть скала. Опаснее более тонкие атрибуты Бога: неизъяснимость, единство, благость и тому подобные. Они создают иллюзию, что мы точно знаем, каков Бог: «Он» есть Добро и Премудрость, Единый и Троичный.
В трактате «О Божественных именах» Дионисий образно описывает нисхождение Бога из его возвышенного одиночества в материальный мир. Начинает он с наиболее возвышенных божественных атрибутов. Каждый из них поначалу выглядит удачным, но при ближайшем рассмотрении оказывается неадекватным. Да, Бог Един, однако это понятие нормальным образом применимо лишь к существам, к которым подходят количественные определения. Да, Бог есть Троица, но это не тот случай, когда в результате «сложения» получается триада, мало-мальски аналогичная известным нам триадам. Бог безымянен, но у него множество имен. Он есть Разум, но он непознаваем. Он добр, но не в том смысле, в каком мы говорим о «добром человеке» или «доброй трапезе». Какие бы возвышенные вещи мы ни сказали о Боге, они вводят нас в заблуждение. [437]
Дионисий описывает сотворение мира как экстатическое, почти эротическое, извержение божественной благости.
Затем, следуя нисхождению Бога в глубины материального мира, мы рассматриваем физические и явно неадекватные образы Бога в Библии. Разумеется, эти тексты нельзя понимать буквально, иначе получится, что они полны «невероятностей и несообразностей». С первой же главы Книги Бытия Библия называет Бога Творцом, словно он – простой ремесленник, а далее говорит вещи еще более нелепые.
Иногда Писание придает Ему коней, колесницы и седалища или окружает Его принадлежностями великого пира и изображает пьющим, спящим и шумным от вина. Что сказать еще о гневе и скорби, о различных клятвах и раскаянии, о проклятиях и ненависти, о многообразных и двусмысленных выражениях, отменяющих Божие обетование… [438]
Эти отрывки выглядят совсем уж безыскусными, но имеют свои плюсы: яснее становятся ограничения всякого богословского языка. [439]
Когда мы говорим о Боге, об этом нельзя забывать: следует критически вслушаться в собственные речи, осознать их неадекватность и впасть в благоговейное молчание.Слушая во время богослужения тексты из Писания и применяя к ним этот метод, мы начинаем понимать: хотя Бог открыл нам эти имена, мы не знаем, что они означают. Поэтому нужно от них отказываться, один за одним, – так происходит процесс символического восхождения от земного восприятия к божественному. С физическими образами это несложно: ясно, что Бог не есть ни скала, ни мягкий ветерок, ни воитель, ни ремесленник. Однако важно отказаться и от более концептуальных описаний Бога. Бог не есть Ум ни в каком смысле, в каком мы бы это поняли. Бог не есть Величие, Сила, Свет, Жизнь, Истина, Воображение, Убеждение, Понимание и Доброта. Он не есть даже Божественность. [440] Более того, о Боге нельзя сказать и того, что он «существует»: наше представление о «существовании» основано исключительно на индивидуальных и конечных сущностях, которые не есть подлинное Бытие.
И разумом Бог познается, и неразумием. И Ему свойственны и разумение, и смысл, и знание, и осязание, и чувство, и мнение, и воображение, и имя, и все прочее, и Он и не уразумеваем, не осознаваем, не называем. И Он не есть что-то из сущих, и ни в чем из сущих не познается. И Он есть «все во всем» и ничто ни в чем… [441]
Это не сухая логическая головоломка, которая ставит людей в тупик, а духовное упражнение. Если его исполнять правильно, оно приведет к потрясению и прозрению того же плана, какое бывало в состязаниях брахмодья.
Когда мы говорим о Боге, об этом нельзя забывать: следует критически вслушаться в собственные речи, осознать их неадекватность и впасть в благоговейное молчание.
Духовное упражнение Дионисия имело форму диалектического процесса, состоящего из трех этапов. Сначала необходимо сказать, что такое Бог: Бог есть Скала, Бог есть Единица, Бог благ, Бог существует. Однако когда мы вслушиваемся в собственные слова, то замолкаем, видя нелепость подобных высказываний. Второй этап: мы отказываемся от всех этих атрибутов. Однако «путь отрицания» столь же неточен, сколь и «путь утверждения». Поскольку мы не знаем, что Бог есть, мы не знаем, что он не есть. А значит, необходимо отвергнуть и отрицания: Бог не бессмысленный, безжизненный или несуществующий. По ходу этого упражнения мы узнаем, что Бог трансцендентен по отношению к возможностям человеческой речи: он за пределами как утверждения, так и отрицания. [442] Сказать, что Бог есть «тьма», столь же неточно, как и то, что Бог есть «свет». Сказать, что Бог «существует», столь же неточно, как и то, что Бог «не существует»: то, что мы называем Богом, не вписывается в категории существования и несуществования. [443] Но что получается в результате? Упражнение приводит нас к апофасису: язык терпит крах перед лицом абсолютной непознаваемости того, что мы называем Богом.
Язык показывает свою несостоятельность, а мы переживаем интеллектуальный ekstasis . Мы уже не только на словах признаем неизъяснимость Божью: мы пропустили через себя тот факт, что нет того, что Бог есть, [444] это кеносис, который выводит нас из себя. [445] Подобно элевсинским мистам, мы стали чужими своему прежнему образу мышления и речи. Это новое понимание не есть эмоциональный опыт. Если мы не можем знать Бога, мы не можем и ощущать единство с Богом. Диалектический метод Дионисия приводит к интеллектуальному восхищению, который выводит за пределы обычного восприятия. Подобно Моисею на вершине горы, мы видим вокруг тьму и не видим ясных контуров. Однако мы знаем, что наше понимание уже не блокируют неадекватные идеи и мы приблизились к месту, где Бог.
У него (Моисея) прекращается всякая познавательная деятельность, совершенно исчезает всякое чувственное и зрительное восприятие, и принадлежит он уже не себе и не чему-либо сущему, но Тому, Кто запределен всему сущему, и, таким образом, только после того, как упразднил всякое ведение, Моисей господствующей частью своего разума соединяется с Тем, Кто недоступен никакому познанию, в совершенном неведении обретает он сверхразумное ведение. [446]