Бироновщина. Два регентства

Въ это время въ саду закаркала громко ворона.

— Проклятое вороньё! — проворчала государыня и выглянула въ окно. — Такъ и есть: опять надъ моимъ окномъ! Точно имъ и другого мста нтъ. Подайте–ка мн ружье!

— О, mein Gott! — послышался сдавленный вздохъ изъ устъ стоявшей около царскаго кресла придворной дамы.

Не смя до сихъ поръ отвести глазъ отъ императрицы, Лилли только теперь взглянула на эту барыню, въ которой тотчасъ узнала вчерашнюю спутницу государыни, герцогиню Биронъ. Небольшого роста, но съ пышнымъ бюстомъ, 36–ти лтняя герцогиня была бы и лицомъ, пожалуй, даже недурна, не будь ея кожа испорчена оспой, не напускай она на себя чрезмрной важности и не имй она, кром того, непохвальной привычки то–и–дло приподнимать брови, — что придавало ея самимъ по себ правильнымъ чертамъ выраженіе пугливаго высокомрія.

— Какъ это ты, Бенигна, не привыкаешь на конецъ къ выстрламъ? — замтила ей Анна Іоанновна. — Ну, да Господь съ тобой! Дайте мн лукъ и стрлы.

— Eccolo, madre mia! Вотъ теб мой самострлъ, — подскочилъ къ ней вертлявый, черномазый субъектъ, въ которомъ, и безъ шутовскаго наряда, не трудно было узнать любимца царицы Педрилло по его звучному итальянскому говору и, казалось, намренному даже искаженію русской рчи (что мы, однако, не беремся воспроизвести). — Но, чуръ, не промахнись.

— Кто? я промахнусь? Ни въ жизнь!

— А вотъ побьемся объ закладъ: какъ промахнешься, такъ подаришь мн за то золотой. Хорошо?

— Хорошо.

Натянувъ самострлъ, государыня, почти не цлясь, спустила стрлу. Въ тотъ же мигъ ворона, пронзенная стрлой, слетла кувыркомъ внизъ, цпляясь крыльями за древесныя втви, и шлепнулась замертво на земь.

— Per Dio! — изумился Педрилло и съ заискивающею беззастнчивостью неаполитанскаго лаццарони протянулъ ладонь:

— Ebbene, made, una piccola moneta.

— Это за что, дуракъ?

— Да мн ночью приснилось, что ты все же подарила мн золотой, и я положилъ его уже себ въ карманъ.

— Такъ можешь оставить его y себя въ карман.

Неаполитанецъ почесалъ себ ногою за ухомъ, а товарищи его разразились злораднымъ хохотомъ.

Тутъ вошедшій камеръ–юнкеръ доложилъ, что кабинетъ–министръ Артемій Петровичъ Волынскій усерднйше просить ея величество удостоить воззрніемъ нкій спшный докладъ.

Анна Іоанновна досадливо насупилась.

— Скажи, что мн недосужно. Вчно вдь не впопадъ!

— А то, матушка–государыня, велла бы ты спросить его: гд блая галка? — предложилъ одинъ изъ шутовъ.

— Какая блая галка?

— Да какъ же: еще на запрошлой масляниц, помнишь, повелла ты доставить въ твою менажерію блую галку, что проявилась въ Твери. Ну, такъ докол онъ ее не представитъ, дотол ты и не допускай его предъ свои пресвтлыя очи.

Государыня усмхнулась.

— А что жъ, пожалуй, такъ ему и скажи.

Камеръ–юнкеръ вышелъ, но минуту спустя опять возвратился съ отвтомъ, что, по распоряженію его высокопревосходительства Артемія Петровича, тогда–же было писано тверскому воевод Киревскому, дабы для поимки той блой галки съ присланными изъ Москвы помытчиками было безъ промедленія отправлено потребное число солдатъ, сотскихъ, пятидесятскихъ; что во всеобщее свдніе о всемрномъ содйствіи было равномрно въ пристойныхъ мстахъ неоднократно публиковано и во вс города Тверской провинціи указы посланы; но что съ тхъ поръ той блой галки никто такъ уже и не видлъ.

— Пускай пошлетъ сейчасъ, кому слдуетъ, подтвердительные указы, — произнесла Анна Іоанновна съ рзкою ршительностью.

Не отходившая отъ ея кресла герцогиня Биронъ, наклонясь къ ней, шепнула ей что–то на ухо.

— Hm, ja, — согласилась государыня и добавила къ сказанному: — буде–же y Артемія Петровича есть и въ самомъ дл нчто очень важное, то можетъ передать его свтлости господину герцогу для личнаго мн доклада.

Камеръ–юнкеръ откланялся и вновь уже не возвращался.

Между тмъ къ императриц подошла камерфрау Анна Федоровна Юшкова и налила изъ склянки въ столовую ложку какой–то бурой жидкости.

— Да ты, Федоровна, своей бурдой въ конецъ уморить меня хочешь? — сказала Анна Іоанновна, впередъ уже морщась.

— Помилуй, голубушка государыня! — отвчала Юшкова. — Самъ вдь лейбъ–медикъ твой Фишеръ прописалъ: черезъ два часа, молъ, по столовой ложк. Выкушай ложечку, сдлай ужъ такую милость!

— Да вотъ португалецъ–то, докторъ Санхецъ, прописалъ совсмъ другое.

— А ты его, вертопраха, не слушай. Степенный нмецъ, матушка, куда врне. Ты не смотри, что на видъ будто невкусно; вдь это лакрица, а лакрица, что медъ, сладка.

— Сласти, Федоровна, для двокъ да подростковъ, а въ наши годы–то что тлу пользительнй.

— Да чего ужъ пользительнй лакрицы? Пей, родная, на здоровье!

— Дай–ка я за матушку нашу выпью, — вызвалася тутъ Буженинова, карлица–калмычка, и, разинувъ ротъ до ушей, потянулась къ подносимой цариц ложк.

Но подкравшійся къ ней шутъ д'Акоста подтолкнулъ ложку снизу, и все ея содержимое брызнуло въ лицо карлиц.

Новый взрывъ хохота царицыныхъ потшниковъ. Не смялся одинъ лишь Балакиревъ.

— Ты что это, Емельянычъ, надулся, что мышь на крупу? — отнеслась къ нему государыня.

— Раздумываю, матушка, о негожеств потхъ человческихъ, — былъ отвтъ.

— Уменъ ужъ больно! вскинулся д'Акоста. — Смяться ему, вишь, на дураковъ не пристало. Словно и думать не умютъ!

— Умный начинаетъ думать тамъ, гд дуракъ кончаетъ.

— Oibo! возмутился за д'Акосту Педрилло. — Скажи лучше, что завидно на насъ съ нимъ: не имешь еще нашего ордена Бенедетто.

— Куда ужъ намъ, русакамъ! Спасибо блаженной памяти царю Петру Алексевичу, что начальникомъ меня хоть надъ мухами поставилъ.

— Надъ мухами? — переспросила Анна Іоанновна. — Разскажи–ка, Емельянычъ, какъ то–было.

— Разскажу теб, матушка, изволь. Случалось мн нкоего вельможу (имени его не стану наименовать) не однажды отъ гнва царскаго спасать. Ну, другой меня, за то уважилъ бы, какъ подобаетъ знатной персон; а онъ, вишь, по скаредности, и рубля пожаллъ. Видитъ тутъ государь, что я пріунылъ, и вопрошаетъ точно такъ–же, какъ вотъ ты, сейчасъ, матушка: