Бироновщина. Два регентства
Шрифт:
— Смотри, не отморозь носа и ушей! — поспла только крикнуть еще вслдъ Юліана.
Отвчать Лилли не пришлось: они уже внизу, на льду, огибаютъ вокругъ Ледяного дома и несутся во всю оленью прыть въ сторону взморья.
— Какъ хорошо, ахъ, какъ хорошо! — вырвалось изъ груди восхищенной Лилли.
Загнувъ на спину свои втвистые рога, олени летли впередъ, какъ на крыльяхъ. Вотъ они промчались и въ пролетъ межъ двухъ плашкаутовъ Исаакіевскаго моста, и впереди открылась снжная рчная равнина. А надъ этой равниной, на самомъ горизонт, тамъ, гд недавно закатилось зимнее солнце, тяжелый облачный пологъ какъ по заказу раздвинулся, и на
— Смотри–ка, Гриша, — заговорила Лилли: — мы точно догоняемъ солнце, сейчасъ его догонимъ…
— И догонимъ! — отозвался Самсоновъ. Замахнувшись длиннымъ шестомъ, служившимъ. ему замсто бича, онъ такъ зычно гикнулъ на оленей, что т еще понаддали, а сидвшая неподалеку стая воронъ, каркая, разлетлась въ стороны.
— Какъ ты напугалъ ихъ! — разсмялась Лилли. — А тамъ–то что за красота!
Олени вынесли ихъ уже на самое взморье, на морской просторъ. И закатъ, казалось, запылалъ еще ярче, будто и вправду покажется сейчасъ солнце. Лилли глянула на сидвшаго рядомъ съ нею молодого возницу: весь онъ былъ объятъ тмъ же огненнымъ сіяньемъ.
— Ты, Гриша, точно въ огн! — сказала она. — А я, посмотри–ка?
Онъ повернулъ къ ней голову, — и въ глазахъ его отразилось то же сіянье, но какъ бы усиленное еще собственнымъ его огнемъ.
— Знаете ли, Лизавета Романовна, кто вы теперь такая?
— Кто?
— Сказочная царевна!
— А ты самъ врно Иванъ–царевичъ, что увозитъ меня на край свта?
— И увезу!
Въ голос его звучала такая восторженная нота, что Лилли даже жутко стало.
— Нтъ, Гриша, — сказала она серіозно. — Ты еще насъ опрокинешь; дай–ка мн править.
Онъ безпрекословно отдалъ ей возжи; но тутъ вдругъ на пунцовой отъ мороза щекъ ея онъ за мтилъ блое пятнышко.
— У васъ щека отморожена!
Отнявъ опять y нея возжи, онъ остановилъ оленей и подалъ ей комъ снга.
— Вотъ потрите, да хорошенько, хорошенько!
Она принялась оттирать отмороженную щеку.
— Если бы ты зналъ, какъ это жжетъ!
— Тмъ лучше.
— Ну да! Вотъ посмотри: прошло или нтъ?
— Прошло, — отвчалъ онъ — и, точно на него нашло затмніе ума, губы его прикоснулись къ ея щек.
Лилли съ крикомъ выскочила изъ саней и быстрыми шагами пошла обратно въ сторону Петербурга. Не сдлала она, однако, и двадцати шаговъ, какъ Самсоновъ въ саняхъ нагналъ уже ее и похалъ рядомъ.
— Простите, Лизавета Романовна, меня окаяннаго! — умолялъ онъ раскаяннымъ тономъ. — Сами вы вдь назвали меня Иваномъ–царевичемъ… Словно необоримая сила тутъ меня толкнула… Ну, простите! До Петербурга вдь еще верстъ пять…
Она, не отвчая, ускорила только шаги.
— Ну, будьте умненькой, сядьте! — продолжалъ онъ. — Я самъ, поврьте, еще больше васъ терзаюсь. До города я ни разу на васъ глазъ не подниму, ни словомъ не промолвлюсь. Все равно вдь не дойдете и въ пути еще замерзнете.
Послдній аргументъ былъ настолько убдителенъ, что она, попрежнему не удостоивая его отвта, ршилась, однако, ссть, дала и обложить себ опять ноги теплымъ оленьимъ мхомъ.
Не слыша уже ни гика, ни свиста, олени затрусили мелкой рысцой. Самсоновъ еле шевелилъ возжами, а Лилли уткнулась лицомъ въ свою муфту. Вся зимняя картина кругомъ разомъ перемнилась. Отъ догорающаго заката они повернули
обратно къ сумеречной тьм, и чмъ дальше, тмъ глубже погружались въ эту безпросвтную тьму. Потухло совершенно и свтлорадостное возбужденіе на душ y Лилли, но гнвъ ея также остылъ и уступилъ мсто боле спокойному разсужденію:«Назвала его Иваномъ–царевичемъ, а онъ сей часъ и вообразилъ ужъ… Вотъ глупый–то! Подломъ вору и мука.»
Вдали замелькали огоньки Петербурга, а немного погодя на вспыхивающемъ горящею нефтью фонъ Ледяного дома вырисовался и темный силуэтъ Исаакіевскаго моста. Мысли Лилли невольно перенеслись къ новобрачнымъ въ Ледяномъ дом, и сердечко ея наполнилось жалостью.
— А вдь карлики–то до утра тамъ, пожалуй, замерзнуть! — проговорила она вслухъ. — Не отдать ли имъ эту оленью шкуру? Она очень гретъ…
Самсоновъ издалъ въ отвтъ только какой–то нечленораздльный звукъ.
— Ты что тамъ бурчишь?
Тотъ же глухой звукъ.
— Что y тебя языкъ во рту примерзъ?
— Я, Лизавета Романовна, вдь общался молчать… Все вотъ думаю, не придумаю, чмъ бы мн откупиться… Знаю! Я брошу здсь перстень, что пожаловала мн нынче государыня.
Онъ снялъ перчатку съ правой руки и взялся уже за перстень, какъ оказалось, съ огромнымъ рубиномъ, окруженнымъ брилліантиками.
— Не смй! — остановила его Лилли. — Ты долженъ особенно дорожить этимъ подаркомъ.
— Но вину мою вы мн такъ и не отпустите?
— И не жди! И на глаза мн ужъ не показывайся!
— Помилосердуйтесь! Назначьте хоть какой–нибудь срокъ.
— Хорошо, — смилостивилась она: — сегодня 6–е февраля? Такъ ровно черезъ годъ въ этотъ самый день ты можешь явиться ко мн во дворецъ.
— Лизавета Романовна! черезъ полгода?
— Сказано разъ: черезъ годъ, такъ тому и быть. А вотъ уже и Ледяной домъ. Ты не забудешь отдать карликамъ эту полость?
— При васъ же ее отдамъ.
Окликнувъ стоявшаго y ледяныхъ воротъ часового, Самсоновъ передалъ ему отъ имени будто бы Волынскаго, оленью шкуру для новобрачныхъ а повезъ затмъ Лилли дале до самаго дворца. Когда тутъ сани остановились y бокового крыльца, Лилли сошла съ саней со словами:
— Итакъ до 6–го февраля будущаго года.
Она ожидала, что онъ еще разъ повторитъ свою просьбу, и тогда, быть можетъ… Но онъ пожелалъ ей только на прощанье упавшимъ голосомъ:
— Храни васъ Богъ!
Такъ закончился для нихъ памятный день ледяной свадьбы карликовъ,
Что касается самихъ новобрачныхъ, то на другое утро ихъ нашли въ Ледяномъ ихъ домъ въ полуобморочномъ состояніи, прижавшись другъ къ дружк, около потухшаго ледяного камина, и если въ нихъ теплилась еще искра жизни, то благодаря лишь покрывавшей ихъ теплой оленьей шкур.
Былъ еще одинъ страдалецъ, долго помнившій ледяную свадьбу, — Василій Кирилловичъ Тредіаковскій. Но свою обиду онъ на этотъ разъ не перенесъ уже молча, а вошелъ съ челобитной къ своему главному начальнику, президенту Академіи Наукъ, барону Корфу. Корфъ съ своей стороны откомандировалъ къ жалобщику академика–доктора Дювернуа, и тотъ донесъ, что… «на квартиру къ помянутому Тредіаковскому ходилъ, который, лежачи на постели, казалъ мн знаки битья на своемъ тл. Спина была y него въ т поры вся избита отъ самыхъ плечъ дале поясницы; да y него жъ подъ лвымъ глазомъ было подбито и пластыремъ залплено. Для предостереженія отъ загнитія веллъ я ему спину припарками и пластырями укладывать, чмъ онъ чрезъ нсколько дней и вылчился»…