Бироновщина. Два регентства
Шрифт:
Этимъ донесеніемъ до поры до времени и ограничилось участіе академическаго начальства къ своему злосчастному секретарю: обидчикъ его, первый кабинетъ–министръ, былъ еще въ слишкомъ большомъ фавор y императрицы. Самъ Василій Кирилловичъ, однако, не стерплъ и забжалъ съ задняго крыльца еще къ Бирону, а этому его жалоба послужила желаннымъ оружіемъ, чтобы погубить наконецъ своего ненавистнаго соперника.
VI. Арестъ Волынскаго
Вторая половина Масляной недли 1740 г. была посвящена празднованію мира съ Турціей: посл чтенія герольдами на площадяхъ мирнаго договора, съ бросаніемъ въ народъ золотыхъ и серебряныхъ жетоновъ, слдовали: молебствія, разводы съ пушечной пальбой, во дворц маскарадъ — для купечества, а на Дворцовой площади жареные быки съ фонтанами краснаго и благо вина —
За этимъ наступило затишье Великаго поста, — для Артемія Петровича — затишье передъ бурей. По поводу требованія саксонско–польскимъ правительствомъ возмщенія ему убытковъ отъ прохожденія русскихъ войскъ чрезъ Польшу во время войны съ турками, онъ не воздержался указать императриц на чрезмрную расточительность Двора, особенно безконтрольные расходы герцога курляндскаго, истощающіе и безъ того скудные рессурсы казны.
— Будетъ! — сухо оборвала его Анна Іоанновна. — Твоими трудами, Артемій Петровичъ, по свадьб карликовъ я много довольна и не обошла тебя наградой…
— За что я имлъ уже счастье принести вашему величеству мою всенижайшую благодарность, — подхватилъ Волынскій. — Но горько мн, государыня, отдавать моихъ русскихъ братьевъ чужеземцамъ на утсненіе…
— Ты опять свое! Не гоже намъ твои рчи слушать. Языкъ y тебя — острая бритва. Берегись, какъ бы теб зря самому не порзаться!
Посл этого въ обращеніи съ нимъ государыни Артемій Петровичъ не могъ уже не замтить нкотораго охлажденія; а чрезвычайно чуткая ко всякимъ такимъ симптомамъ высочайшей немилости вельможная знать не замедлила съ своей стороны использовать эту немилость. Записной придворный остроумецъ князь Куракинъ, обдая разъ во дворц вмст съ Бирономъ и другими приближенными царицы, сталъ восхвалять ея царствованіе, столь же славное–де, какъ и царствованіе царя Петра Алексевича.
— Въ одномъ лишь ваше величество ему уступаете, — добавилъ онъ со вздохомъ, — въ одномъ!
— Въ чемъ же это? — спросила Анна Іоанновна.
— Царь Петръ зналъ господина Волынскаго за такія дла, что накинулъ ему уже веревку на шею, а ваше величество по мягкости сердечной вотъ уже десять лтъ не имете духу затянуть петлю.
Острота, не смотря на ея грубость, вызвала на губахъ государыни улыбку; Биронъ же съ громкимъ смхомъ чокнулся съ острословомъ — и вс близсидящіе не преминули сдлать тоже.
Нашлись, понятно, добрые люди, которые довели объ этомъ случа до свднія Волынскаго. Терпніе крайне самолюбиваго государственнаго мужа наконецъ лопнуло. Цлую ночь до утра просидвъ со своимъ секретаремъ Эйхлеромъ за письменнымъ столомъ, онъ услалъ секретаря спать и кликнулъ Самсонова.
— Вотъ что, Григорій, — сказалъ онъ: — могу я довриться теб? Ты не выдашь моей тайны?
— Помилуйте, ваше высокопревосходительство! — воскликнулъ Самсоновъ. — Всякая тайна ваша въ груди y меня какъ огонь въ кремн скрыта. Лучше я дамъ руку на отсченіе…
— Ну, рука–то твоя мн и нужна. Почеркъ y Эйхлера нечеткій, а y тебя весьма даже изрядный. Такъ вотъ y меня, видишь ли, изготовлено секретное доношеніе государын императриц, о коемъ, окром тебя да Эйхлера, ни одна душа человческая не должна до времени знать, чтобы не пошло въ огласку; понялъ?
— Понялъ–съ.
— Возьми же сіе и перебли возможно чище на царской бумаг,
Взялъ Самсоновъ «доношеніе», сталъ его переблять; но чмъ дале писалъ онъ, тмъ тревожне становилось y него на душ; а когда дописалъ до конца, то тяжелымъ предчувствіемъ, какъ желзными тисками, грудь ему сдавило: въ докладной записк своей Артемій Петровичъ открывалъ государын глаза, безъ всякой уже утайки, на цлый рядъ возмутительныхъ жестокостей и злоупотребленій временщика–курляндца,
который въ конц концовъ должны были возстановить и противъ нея, государыни, любящій ее русскій народъ.Самсоновъ ршился подлиться своими опасеніями съ Эйхлеромъ; но тотъ прервалъ его:
— Да ты не видишь, что ли, что дло идетъ здсь о пресченіи непорядковъ?
— Какъ не видть. Но, неровёнъ часъ, государыня осерчаетъ. Все это можно бы сказать помягче, просить, а не требовать.
— Гд надо просить, тамъ не требуютъ, а гд надо требовать, тамъ не просятъ!
— И удостоится ли еще записка воззрнія государыни? Отведутъ ей очи…
— Самъ Артемій Петровичъ, я думаю, гораздо лучше насъ съ тобою знаетъ, что длать, а мы только его исполнители.
Опасенія Самсонова, однако, оказались не напрасными. «Секретное доношеніе» Волынскаго было передано императрицею самому Бирону для представленія своихъ объясненій, а тотъ категорически заявилъ, что считаетъ ниже своего герцогскаго достоинства оправдываться отъ злостныхъ извтовъ человка, который осмлился нанести побои секретарю Академіи Наукъ Тредіаковскому въ императорскомъ дворц, въ собственныхъ его, герцога, покояхъ и тмъ выказалъ неуваженіе къ особъ самой государыни.
— Служить вмст съ Волынскимъ я доле не могу! — заключилъ герцогъ. — Либо онъ, либо я!
Разсказывали, что Анна Іоанновна никакъ сперва не соглашалась пожертвовать Волынскимъ, проливала слезы, но что Биронъ стоялъ на своемъ. И вотъ Волынскому было прислано изъ дворца оффиціальное извщеніе, что ея величеству до времени не благоугодно видть его при Дворъ.
— Ну, что я вамъ говорилъ, Артемій Петровичъ! — не удержался тутъ замтить ему Эйхлеръ. — При Двор слагаются теперь про васъ уже всякія небылицы: что вы бунтовщикъ и конспираторъ, что и башкирскіе–то бунты, и поджоги въ разныхъ мстахъ не обошлись безъ вашихъ наущеній.
Волынскій горько улыбнулся.
— Еще бы! — сказалъ онъ: — Теперь я и злодй, и разбойникъ, потому что этому курляндцу надо, во что бы то ни стало, стереть меня съ лица земли. Не даромъ вспомнишь поговорку Разумовскаго: Не говори: «гопъ!», пока не перескочишь.
Настало Свтлое Христово Воскресенье. Все населеніе столицы встртило его радостно на за утрен при перезвон колоколовъ. Одинъ только первый кабинетъ–министръ съ своими малолтками–дтьми да немногими изъ самыхъ преданныхъ ему слугъ сидлъ y себя въ четырехъ стнахъ. А когда поутру явился къ нему Эйхлеръ поздравить съ Свтлымъ Праздникомъ, Артемій Петровичъ поникъ головой и угнетенно промолвилъ:
— Господь Богъ знаетъ и вс дурныя мои, и вс добрыя дла. Да будетъ же надо мною Его святая воля! Но недруги мои, я чую, ищутъ теперь только претекста, чтобы довести меня до плахи.
Предчувствіе его не обмануло. Въ конюшенной контор выкопали старое дло, изъ котораго усматривалось, что два года назадъ изъ этой конторы были отпущены 500 руб. дворецкому Волынскаго, Василью Кубанцу, на «партикулярная нужды» его господина. Тотчасъ послдовалъ указъ объ арест Кубанца. Подвергнутый начальникомъ канцеляріи тайныхъ розыскныхъ длъ, генераломъ Ушаковымъ, «пристрастному допросу», калмыкъ повдалъ о таинственныхъ собраніяхъ въ дом Волынскаго, съ цлью будто бы ниспроверженія престола, а кстати наплелъ на своего благодтеля и всевозможныя другія провинности, начиная съ того времени, когда тотъ былъ еще губернаторомъ въ Астрахани, гд обиралъ будто бы и праваго, и виноватаго, похитилъ даже будто бы изъ монастыря драгоцнную ризу, украшенную жемчугомъ и самоцвтными каменьями, стоимостью свыше 100 тысячъ рублей. Этихъ голословныхъ показаній выкреста–татарина оказалось совершенно достаточно, чтобы объявить Волынскому и остальнымъ «заговорщикамъ» домашній арестъ и нарядить надъ ними слдственную коммиссію. Едва только усплъ Артемій Петровичъ сжечь въ камин наиболе компрометирующія бумаги, какъ къ нему нагрянули чины отъ «заплечнаго мастера» (какъ называли тогда лютаго генерала Ушакова) и опечатали все, что еще не было сожжено. Вслдъ затмъ начались допросы Волынскаго и его сообщниковъ, а 18–го апрля домашній арестъ былъ распространенъ и на всхъ его домочадцевъ. Возвратясь опять подъ вечеръ съ такого допроса (разумется, подъ конвоемъ), онъ позвалъ къ себ Самсонова.