Бите-дритте, фрау мадам

– Ну-ка посветите мне, – сквозь нарастающий шум в ушах услышала я голос Виталия. – Посмотрим, что тут фашисты понапридумывали.

Он подошел к двери, ведущей в бункер, и, вынув из карманов набор отмычек, принялся колдовать над тремя не тронутыми ржавчиной замками. Похоже, баба Степа не только „шмайсер“ маслицем смазывала. Вот верный сторож! И чего ради так старалась, спрашивается?

– Не знала, что ты во взломщики подался, – я протиснулась к Виталию между Панфиловым и Зацепиным, благоговейно замершими за его спиной. – Ты же вроде не умел…

– Знаешь, дорогая, когда семь лет на зоне ласты паришь, поневоле чему-нибудь полезному выучишься. Там такие спецы были! С одной скрепкой могли бы все швейцарские банки обуть. Ага! Один есть! С тех пор я и таскаю с собой отмычки. На всякий случай.

– Второй, – выдохнул мне в ухо Зацепин, глядя, как под руками моего первого жениха повернулась в скважине замысловатой формы отмычка, и снова закашлялся. – Если откроем, у нас будет шанс. Там же оружия должны быть горы. Подыщем какую-нибудь подходящую железяку, выбьем заслонку. И объем воздуха там наверняка больше…

– Если они только там „сюрпризов“ не оставили, – поспешил остудить оптимизм историка Челноков, баюкая покалеченную кисть. – Дверь откроем, и тут как рванет!

– Можешь предложить другой вариант? – в голосе Немова плескался целый Байкал иронии.

Почему-то вспомнилось, как мы вместе ждали смерти в бетонной яме. А с Павлом еще и лабораторию секретную штурмовали… Прям какая-то суперкоманда у нас получается. Может быть… Ну, нет! Я к такому союзу морально не готова.

– Готова, милая! – заявил вдруг Немов, вгоняя меня в пунцовую краску. Хорошо, что единственный фонарь в его руке был направлен на замки, и никто этого не заметил. Он что мысли читать выучился? Но прошло несколько секунд, и до меня дошло, что мой первый жених всего-навсего имел в виду дверь. Ее можно открывать. Но не рванет ли на самом деле оставленный фашистами „сюрприз“, который вполне мог сохранить свою убийственную мощь, несмотря на прошедшие годы.

– Ну, что открываем? – на всякий случай поинтересовался Немов, берясь за ручки дополнительных засовов. – А идите-ка вы все в печку. То есть ползите. Там вас, скорее всего, не достанет.

– А ты? – против воли вырвалось у меня.

– Ну, должен же кто-то дверь открыть. И желательно поскорее. Вон смотри, Панфилов сейчас в обморок упадет.

Подсказка оказалась не лишней, Зацепин успел подхватить друга у самой земли.

– Да быстрее вы! Полезайте в тоннель! – скомандовал Виталий. – А то все ластами щелкнем!

Мы молча повиновались. Первой ползла Егоровна. За ней Зацепин тащил Панфилова, а я по мере возможности подталкивала бизнесмена сзади. Возле Немова остался только Павел. Я не слышала, что Челноков сказал бывшему полковнику, но зато услышала ответ:

– Я бы и рад пропустить тебя вперед, но чтобы открыть дверь, нужно поворачивать эти ручки одновременно. А у тебя только одна рука еще на что-то способна. Так что ползи отсюда. И побыстрее.

Павел не двинулся с места. И в течение десяти очень долгих секунд я была ни жива, ни мертва. Что если они оба… Но здравый смысл все-таки взял верх, и Павел, выругавшись вполголоса, боком вполз в тоннель.

Послышался металлический лязг открывающихся засовов, и моя голова непроизвольно вжалась в плечи. Господи, спаси его, если можешь! Меня била дрожь, и в тоже время пот струйками стекал по спине. Как жарко! Сейчас или я сама взорвусь от нечеловеческого напряжения, или…

Но вместо грохота взрыва до нас донесся тихий протяжный скрип изредка смазываемых петель и восхищенный голос Немова:

– А я еще думал, что Эрмитаж – солидный музей…

Взвившись от радости, я чувствительно приложилась головой о низкий потолок лаза и следом за Павлом поползла обратно в пещеру. И вскоре мы изумленно оглядывали скрывавшееся за дверью помещение.

Размеры бункера нас порадовали. Высокий потолок и широко разошедшиеся стены, по которым размазывался электрический свет фонаря, обещали достаточно воздуха для всех шестерых. Зацепин первым делом плотно закрыл почти герметичную дверь, отделив нас от пещерки, едва не ставшей газовой камерой. А вторым – обвел восхищенным взглядом увешанные картинами стены бункера.

– Я даже не предполагал, что такое можно сейчас найти! – выдохнул он и пошел вдоль стен, благоговейно прикасаясь к покрытым патиной бронзовым рамам, простым холстам и растрескавшимся иконам.

Каюсь, мне очень захотелось двинуться за ним и рассмотреть собранные здесь шедевры. Я без труда узнала несколько известных полотен русских художников, что бесследно канули в водовороте Великой Отечественной. Да и различные ящики, громоздившиеся друг на друга в центре бункера, неудержимо манили в них заглянуть. Но Панфилов так и не пришел в себя, а Павел, зайдясь надсадным кашлем, начал медленно сползать по стене. Поэтому, переложив на Немова с Зацепиным почетное право первооткрывателей, мы с Егоровной приступили к привычному женскому делу – исцелять и утешать. Правда, занималась этим в основном баба Степа. Расстегивала на Панфилове рубашку, подкладывала ему под голову свою вязаную кофту, с которой не расставалась даже в летнюю жару, от души хлопала Павла Челнокова по щекам. В общем, по мере сил заботилась об их самочувствии и утешала. Меня.

– Ты, Валерьевна, не переживай, выберемся мы отсюда обязательно. Я ведь еще своего долгожданного не дождалась. Значит рано мне помирать. И Алеше с Витюшей. И тебе рано. И мужикам твоим тоже.

– Панфилова в больницу надо, – отвечала я невпопад, обшаривая взглядом полумрак бункера. И почти рядом с дверью обнаружила самый настоящий лом. Эврика! – Вы тут побудьте, а я попробую заслонку выбить. А если эти черные археологи, вдруг вспомнят, что мы здесь как хомячки в мышеловке, пусть присоединяются.

Провожаемая фирменным челноковским взглядом, я набрала в грудь побольше свежего воздуха и выскользнула за дверь, закрыв ее как можно плотнее. И сразу же очутилась в полной темноте. Это ничего. Всего несколько шагов по прямой и я буквально уткнусь в тоннель. Но прежде чем в него уткнуться мне пришлось задуматься над вопросом: почему в пещерке вдруг началось великое потепление? Но поскольку никакие идеи в голову не приходили, пришлось забраться в найденный на ощупь тоннель и озадачиться следующим вопросом: почему поток жара накатывает именно отсюда? Целых десять секунд я гадала, что бы это значило, попутно прислушиваясь к странным приглушенным звукам, доносившимся снаружи, а потом взвыла от боли и неожиданности. Потому что мои ладони, шлепающие по полу тоннеля, вдруг оказались на раскаленной сковородке. Причем правая, подтягивающая здоровенный лом, вляпалась еще в какую-то полужидкую клейкую субстанцию. Отпрянув назад, я глубоко вдохнула и закашлялась. Странная масса оказалась обжигающе горячей. Преодолевая боль, вытерла ладонь о джинсы, и, протянув руку вперед, осторожно коснулась пола. Еще один ожог убедил меня, что галлюцинации здесь ни при чем. Там, где по моим подсчетам заканчивался тоннель, переходя в печное чрево, творилось что-то странное.

Пот лил с меня градом, а легкие молили о глотке свежего воздуха, но я вновь потянула вперед нывшую руку и для разнообразия потрогала кирпичный потолок. Результат оказался тем же – боль и полное непонимание того, что происходит. Почему, черт побери, печные кирпичи раскалены так, будто здесь двое суток жгли древесный уголь?

Раскашлявшись уже всерьез, я включила задний ход, бросив лом на произвол судьбы и только с лязгом захлопнув за собой дверь бункера, догадалась о природе непонятных потрескиваний и подвываний, проникающих в тоннель из домика Егоровны. Вернее из того, что от него осталось.