Бите-дритте, фрау мадам

– Не хочу вас огорчать, – прокашляла я пространство. – Но пока о свободе придется забыть. Козел Иловский не соблюл правила противопожарной безопасности и доигрался до настоящего пожара. Наверное, какой-нибудь уголек на пол упал. Или он специально… В любом случае избушка полыхает и наверняка очень красиво. А печь превратилась в топку Бухенвальда. Плюнешь – зашипит…

Пораженные новостью мужчины немного помолчали, а потом обрушили на меня град вопросов. В конце концов, мне надоел этот допрос, и я предложила им самим сходить и убедиться. И совсем не удивилась, когда Немов двинулся к двери. Он ведь женщинам не верит!.. Хотя про меня, кажется, говорил обратное. Вот она пресловутая мужская логика!

Оставшись без света, мы какое-то время молчали, переваривая очередную плохую новость. Правда вслед за ней пришла хорошая – Панфилов очнулся. И тут же был введен нами в курс дела.

– Сколько времени потребуется, чтобы печь остыла? – едва очнувшись, бизнесмен взял быка за рога.

– Думаю, после такого пожара – сутки. Может больше, – предположил историк. – Воздуха здесь достаточно. По моему, даже есть что-то вроде вентиляции. Так что предлагаю засечь время… У кого есть часы с подсветкой?

У меня, – на панфиловской руке блеснул голубоватый огонек. – Половина второго.

Зацепин в полголоса пробормотал что-то вроде „пропустил“ и зашуршал одеждой. Потом так же в полголоса выругался. А когда вернулся Немов, с кислой миной подтвердивший мою правоту, потребовал у него фонарь и принялся кружить по бункеру, освещая пол под ногами.

– Что потерял? – подал голос Павел, до этого безучастно сидевший у стены.

– Шприц, – коротко ответил Зацепин.

– С дозой что ли? – мрачно хохотнула я. Похоже, последние события напрочь испохабили мое чувство юмора.

– С инсулином, – озабоченный Виктор Игоревич, не принял шутки. – Маленький такой. На один кубик.

Тут у меня в голове что-то явственно щелкнуло, и рассыпанная мозаика сложилась в неприглядное панно.

– Не ищите, – несмотря на пропитавшееся печным жаром тело, голос мой звучал холодно. – Кажется, я знаю, где он у вас выпал. В печи. А я все гадала, в какую это расплавленную дрянь умудрилась влезть рукой…

– Значит, плохи мои дела, – после тяжелого молчания произнес историк. – Один укол я уже пропустил. И… Короче, если я не выйду отсюда в течение суток… То не выйду никогда.

– Виктор… – Панфилов поднялся и шагнул к Зацепину. – И ничего нельзя сделать?

– Ничего. С диабетом не шутят, знаешь ли. Особенно в моем случае. Вовремя не укололся – плохо. Вовремя не поел, тоже… Такие вот штуки инсулин в нашем организме творит. Смертельно опасные.

– И поэтому вы выбрали его, чтобы избавиться от своего лучшего друга? – заявила я, вглядываясь в лицо кандидата исторических наук, предводителя дворянства, человека на каждом углу говорившего красивые слова про честь, достоинство и верность.

Наверное, на меня посмотрели как на умалишенную. В скудном свете фонаря это трудно было определить, но реакция Панфилова была однозначной.

– Вы с ума сошли! Или надышались дыма и бредите. Виктор хотел меня убить? Да вам не в телохранительницы надо было идти, а в писательницы. Такое богатое воображение пропадает. А точнее, больное. Вам ли не знать, что это Иловский и его банда хотели от меня избавиться, потому что я отказался продать этот проклятый участок!

– Нет! Не хотели, – голова моя решительно мотнулась. – Иначе он не стал бы городить весь этот огород с гипнозом. А просто повторил бы попытку. И способ убийства слишком тонкий для господина Иловского. Признаться, сначала я думала, что это ваша жена решила избавиться от вас и вернуть вашему сыну кровного отца – Николая. Тоже, кстати, вашего друга. А потом…

– Ты знала?! – выдохнул Панфилов, переходя на „ты“. – Откуда?!

– Так это правда, Леша? – Зацепин был потрясен не меньше.

Немов тоже заинтересовался и даже осветил меня фонарем. А вот Егоровна, кажется, догадывалась, поскольку одобрительно качала головой и бормотала, что-то вроде „Глазастая ты девка, Валерьевна“. Только Павел никак не желал выходить из своего отрешенного состояния, развалившись у стены в обманчиво спокойной позе. Такое подозрительное спокойствие я наблюдала у взрывного Павла Челнокова всего два раза. И в обоих случаях это происходило, когда он собирался проститься с жизнью: в бетонной яме отцовского особняка и в „Раю“ „Белозерского братства“, замерзая на ледяном сибирском ветру. Мама дорогая, что он задумал?

– Так почему вы отказались от мысли, что это Саша Панфилова решила убить моего друга Алексея? – Зацепин вернул меня к мною же и затеянному разговору.

– Потому, что она мне сказала…

– Что вот так просто сказала, а вы так просто поверили? – рассмеялся Зацепин.

– Нет! Она сказала, что ее муж прекрасно знал, что Пашка не его сын.

Про то, какие обстоятельства привели к рождению Панфилова младшего, я упоминать не стала. И так уже выболтала достаточно. Вон как Панфилов-старший в мою сторону глазами сверкает, никаких фонарей не надо.

– Но ведь это ничего не меняет, – продолжал наступать на меня историк. – Предположим, Леша все знал. Но он мог не давать ей развода. Или Сашка вдруг захотела сделаться богатой вдовой, чтобы обеспечить свое будущее, а уже потом выйти за Николая. Мотивов можно придумать целый вагон. В отличие от моего случая. Зачем мне по-вашему убивать Алексея Панфилова. Человека, который так много сделал для воплощения моих задумок о возрождении дворянства в нашем районе. Зачем я вас спрашиваю?

– Не знаю, – честно призналась я.

– И вы обвиняете меня только на основании того, что я болею диабетом и знаю механизм воздействия инсулина? На основании того, что я в принципе имел возможность это сделать?

– Я вас не обвиняю. Для того чтобы обвинять, нужны доказательства. Мотивы и прочее. У меня их нет. И никакое следствие их не раздобудет. Вы слишком умны. Но я уверена, что именно вы в то утро ввели инсулин Алексею Панфилову, и то, что он остался в живых – счастливая случайность.

– Слышала бы ты себя со стороны, Ника, – в голосе Панфилова было уже не возмущение, а усталость. – Тебя частично оправдывает только то, что ты плохо знаешь Виктора Зацепина, человека, буквально помешенного на вопросах чести.

– Это ты правильно сказал, Леша, – Зацепин положил бизнесмену руку на плечо. – Все правильно. Я именно помешанный. И именно из-за этой проклятой чести я едва не убил тебя две недели назад.

Надо отдать должное Панфилову, он не отстранился от приобнявшего его историка.

– А теперь ты бредишь, Витя, – спокойно сказал он. – Пойди, приляг. Может быть, полегчает.

– Ну вы, ребята, даете, – прокомментировал Виталий. – Сюда бы парочку телекамер и такое реалити-шоу можно было бы забабахать, озолотились бы все.