Битум

а пыль в треть этажей,

и брёвна стен косые -

пенал карандашей.

Свернулось краем фото,

где мать-жена с отцом.

В груди сщемилось что-то,

смотря на их лицо.

Затёрты дверь, циновка,

гвоздь согнут под плащом,

как альпиниста, ловко

спасает надо рвом.

Как гроб сии палаты.

Не ведал дом невест.

Не хочет в этой хате

селиться даже бес.

Остыли дух, посуда,

луч хладен на штанах…

И мне пора отсюда

нести неладный шаг…

Завесы, окон крестья

могилят гостя, свет.

Былое – значит места

ему в живущих нет…

Набожница

Натёртыш от молитвы

терзает плечи, лоб.

Язык острее бритвы

к неверящим. Как столб,

к вину и искушеньям.

В почёте хлеб да соль.

За грехоискупленье.

Колени жжёт мозоль.

С пороком не знакома,

чей рой кишит вокруг

и ест мир, как саркома.

Иисус – один твой друг.

Подол метёт дорогу.

Смеётся детвора.

Мужчина на пороге

век не был у тебя.

В глазах домов и люда

юродива, глупа.

Среди витринной груды

твоя еда – крупа

и буквы божьей книги.

Несёшь улыбку в мир.

Аскетница меж лиха.

Ты нынче мой кумир,

хоть Бог вещал иначе

про идолов, богов,

загробье, грех и сдачи.

Ты – суть и плоть его.

Лесное происшествие

Горит шатёр небесный

в июльско-странной мгле,

молча у гор отвесных

на елистой траве.

Сияет жарко пламя,

палит блеск огоньков

и вьётся, будто знамя,

дым туч и облаков.

Темнеет рвано крыша

и старых скал стога,

и жухнут в охре рыжей

сосновых пик луга.

Глядят на действо звери,

на ветках птичий вес.

Им хочется так верить,

что вышли люди в лес,

что ту палатку свили…

И кто всему виной:

злодей, лучи светила,

чертёнок, искра, зной?!

Природы сникнет горе,

подплавив донца гнёзд.

Пожар утихнет вскоре,

раскинув угли звёзд

и лунный диск тарелки,

остывший с красноты…

Глядим на прах наш едкий

с небес сын, я и ты…

Поиски великого смысла

Съедобный ком заталкивая в пасть,

лишая власти голод и печали,

усталый пёс, представив будто всласть

жуёт филе, в мечтах живых качаясь.

Плевок улитки в грязь ведёт свой путь,

который птица хочет клювом срезать,

паук плетёт белёсо-злую круть,

что дрожью призрака в кустах сиих повесил.

Порядок там. Один лишь бьётся зверь,

неугомонно ищет, странствуя, двуногий,

и хоть нутром на них похожий всем,

но спорит век о смысле яро, строго.

Лишь он один безделен и смешон,

трудами разными себя порой забавит.

Но сути истинной богами был лишён,

и оттого с собой, иным совсем не ладит,

и лезет в мир умелых фаун, флор,

тиранит их, клепая дом за домом,

одежду, крест, стирая сетки пор,

и рушит горы, травы, древа ломом,

и ищет воздух, тайны, веру, свет,

хотя луна и солнце век сияют.

На протяженьи траурности лет

всё тратит силы, и они сникают.

Для рек и вод важнее берег, даль,

и тьма – в ночи и днём открытым векам.

Среди так многого, и это очень жаль,

нет радости и смысла богочеловеку.

Книгочтение

Варенье из тысячи брюкв,

с красивым и сладким осадком,

не слаже скопления букв,

где божьей ладонью закладка.

Обложки шершавая сеть,

как марля потёртая раньше,

продолжив ветвисто стареть,

касается сеток держащих.

Забвенья волшебный процесс,

паденье в чужие глубины,