Битва божьих коровок

– Это ваша машина? Красивая...
– только и смогла выговорить Настя, с почтением взглянув на Пацюка.

Еще бы не красивая, если учесть, что явилась ты из мест, где самым модерновым средством передвижения является какой-нибудь завалященький сивый мерин. Или трактор "Кировец" на худой конец.

Стажер открыл переднюю пассажирскую дверь и водрузил оробевшую Настю на сиденье. Движок, как обычно, захрюкал только спустя три минуты.

– Ну и как вам Питер?
– спросил Пацюк, трогая машину с места.

– Еще не знаю, - вежливо ответила Настя и так же вежливо заплакала. Я только в метро была. В морге и в метро.

Пацюк прикусил блудливый, не ко времени настроившийся на игривый тон язык.

– Ужасная история. Примите соболезнования, Настя...

– Спасибо. Вы ведь тоже занимаетесь этим делом?

– В некотором роде...

– И вы тоже верите в то, что мой брат покончил с собой?

Ежу понятно, что покончил. На этот счет у Пацюка была собственная теория. Кирилл Лангер затянул удавку на шее собственными руками и - почти наверняка - сделал это от неразделенной любви.

К Мицуко.

Женщины, подобные Мицуко, были призваны для того, чтобы косить налево и направо мужское поголовье. Обладать ими было невозможно, не обладать тоже. Оставалось только либо отойти в сторону и отказаться от мысли приручить богиню. Либо - сгореть в топке порочных страстей. Ухватив лишь напоследок лакомого женского мясца. Поцеловав лишь краешек платья.

Судя по всему, Кирилл Лангер выбрал второй путь.

И бредовая надпись на окне тому свидетельство. Любовь Лангера к Мицуко была любовью несчастной. Во всяком случае - неразделенной. Иначе его подруга вела бы себя совсем по-другому. А Мицуко оказалась совершенно равнодушной - и к телу самоубийцы, и к самому факту самоубийства. С очаровательной детской улыбкой подписала протокол - и только её и видели...

– Следствие располагает неопровержимыми доказательствами, - пробубнил Пацюк.
– И мы с вами ничего изменить не можем. Так что придется принять сей факт как данность.

– Мне сказали, что в милицию позвонила его подруга.

– Да, - Пацюк едва справился с волнением.
– Вы правы. Его... подруга.

– А я могу с ней увидеться?

– Думаю, вам необходимо с ней увидеться, - он сделал ударение на слове "необходимо".
– Если хотите, я устрою... Побеседуете с ней в неформальной обстановке.

– Спасибо... Большое спасибо... А когда?

"Да хоть сейчас", - едва не прокололся Пацюк и лишь в последний момент удержался от подобной глупости.

– Я дам вам номер телефона. Позвоните ей.

– А... это удобно?

– Конечно, - с неподдельным жаром воскликнул стажер.
– А я отвезу вас на встречу...

– Я и так отнимаю у вас много времени, - совсем не к месту заартачилась сельская тетеха.
– Я бы могла и сама...

– Что вы! Мне совсем не трудно... Вот мы и приехали.

Ржавый пацюковский кабриолет затормозил у мрачного семиэтажного дома с одинокой парадной, выходящей прямо на линию. Высунувшись из машины, Настя задрала голову и несколько минут разглядывала облупившийся модерн начала века.

– Здесь он жил?
– благоговейным шепотом спросила она.

– Да. Именно здесь он и жил, - подтвердил Пацюк.

Квартира на верхнем этаже. Место, конечно, радужных мыслей не навевает...

– Что-то мне нехорошо, - вдруг запричитала Настя, а её неожиданный покровитель нахмурился.

Недоставало еще, чтобы эту непуганую цесарку хватил кондратий - и тогда прости-прощай Мицуко, прости-прощай родинка на её правой щеке, прости-прощай шикарный повод...

– Если хотите, можно остановиться у меня, - нашелся Пацюк.

Настя закусила губу, раздумывая над неожиданным предложением.

– Я живу один, так что вы меня не стесните...

– Один?
– Настя вспыхнула так, будто он предложил ей мзду за секс-услуги.
– Что вы... Идемте...

...Квартира номер тринадцать находилась на последнем этаже, куда Пацюка и Настю доставил лифт, не ремонтировавшийся, должно быть, со времен гибели в заливе Чемульпо крейсера "Варяг" и канонерской лодки "Кореец". Лифт орал благим матом и лязгал всеми своими стальными конструкциями, чем окончательно доконал простодушную Настю. Она побледнела и впилась ногтями в локоть провожатого.

"Еще стошнит беднягу", - подумал тот и невольно отодвинулся.

Но, несмотря ни на что, они доползли до седьмого этажа без всяких приключений. Вывалившись из кабины, Настя перевела дух и уперлась взглядом в дверь, единственную на площадке.

– Это она, - отрекомендовал дверь Пацюк.
– Квартира, где обитал ваш брат.

Полоска бумаги с суровыми чернильными разводами и такой же суровой пломбой (дверь опечатывал лично Забелин в его, Пацюка, присутствии) произвела на, сестру Кирилла Лангера удручающее впечатление. Она снова затряслась и снова вцепилась в локоть стажера.

– Может быть, спустимся вниз?

– Нет, - Настя протянула ему ключ.
– Откройте, пожалуйста. Я не могу сама...

– Понятно.

Пацюк вынул длиннющую кочергу с затейливой бородкой из рук Насти и направился к двери. И только теперь увидел, что печать на двери сломана, а бумажка держится на честном слове - вернее, на чьих-то слюнях. Или соплях.

– Что за черт!
– пробормотал он.

– Что-нибудь случилось?
– откликнулась Настя.

– Нет, ничего...

Действительно ничего. Кто бы ни сшивался у квартиры номер тринадцать, кто бы ни ломился в неё - теперь это не имело никакого значения. В свете безобидного самоубийства.

И все же, все же...

Пацюк отогнул бумажку - на обратной стороне ясно просматривалась черная короткая полоса. А в воздухе... Пацюк мог бы поклясться, что в воздухе был разлит едва уловимый аромат "Magie Noire"!

– Открывайте же, - поторопила его Настя.

– Сейчас.
– Пацюк аккуратно снял полоску с куском поврежденной пломбы, сунул её в карман и вставил ключ в замок.
– Изнутри вам, конечно, лучше закрываться на английский... А этот ключ используйте, только когда выходите куда-нибудь...

– Открывайте!

Через секунду он широко распахнул дверь.

– Прошу, - только и успел вымолвить он, когда Настя, едва не опрокинув его, бросилась в квартиру и исчезла в темноте коридора...

* * *

...Долговязый парень из страшного, как тьма египетская, и недосягаемого, как почившее в бозе Политбюро, следственного управления ушел час назад, оставив Настю одну.

Одну - наедине с Кирюшиным сумасшествием.

Каждый угол в окаянной квартире был пропитан этим сумасшествием, и почти каждая вещь носила его отпечаток. Оно начало проявляться не сразу, а постепенно, как проявляются фотографии в копеечных кюветках (в детстве Кирюша тоже увлекался фотографией).