Битва божьих коровок

Настю тоже не забыли: в память о бурных семейных торжествах у неё осталось кольцо и пара серег. Фамильных, от прабабушки Зазы, жены священника из Самтредиа. Бессмысленный подарок - Настя никогда не любила массивных камней. Да и где в них красоваться? Не перед козами же, не перед семенными огурцами... Этого не оценит даже кахетинский Мцване<Сорт винограда>– король виноградника, привезенный Зазой из Грузии и неплохо прижившийся на каменистой, хорошо прогретой почве...

Да, черт возьми, их виноград был самым лучшим. Их помидоры были самыми красными. Их айва была самой терпкой. Их теплицы - самыми богатыми.

И сын - конечно же, их сын тоже оказался самым-самым. Как получилось, что Заза сразу же отстранил Настю от Илико? Да и что она могла дать мальчику - сама восемнадцатилетняя девчонка? Этот мир создан для него, говаривал Заза, укачивая сына на руках. А если нет - придется создавать новый. Шить на вырост.

Ей оставалось только одно; кормежка и стирка. Даже укачивал мальчика Заза. Ранний вечер - это было священное для обоих время. Они лепетали на своем далеком птичьем грузинском - отец и сын. Они даже смеялись на грузинском. Настя же так и не смогла выучить ни слова. Или не захотела?

В какой-то момент она вообще перестала разговаривать. Она растворилась в огромном, хорошо отлаженном хозяйстве. От земли, в которой она постоянно возилась, исходил покой, которого ей так недоставало. Она чувствовала себя своей среди побеленных деревьев и грядок с кинзой и укропом, она могла наорать на разросшийся куст малины и рыдать над трупиками салатных перчиков, побитых градом. Она ухаживала за виноградником так, как ухаживала бы за Илико (о, если бы только Заза ей позволил!). Она смирилась с мужской реальностью, в которой ей не было места.

А вот Кирилл так и не смирился.

Он слишком рано повзрослел и сразу же отказался впрягаться в арбу домашнего хозяйства. Он приходил домой только на ночь. А потом и вообще перестал приходить. Однажды (сколько же ему было тогда? пятнадцать? шестнадцать?) он застал её на веранде. Настя шелушила кукурузу Кирилл присел на краешек скамьи и долго наблюдал за ней. Так долго, что она, оторвавшись от своих обожаемых початков, наконец-то заметила его.

– Ты чего?
– спросила она.

– Смотрю. Когда же ты, наконец, окончательно превратишься...

– В кого?
– удивилась она.

– В растение. Так и будешь всю жизнь рыться в перегное? Стоять раком и выкорчевывать сорняки?

– Зачем ты так?
– Ей совсем не хотелось ссориться с Кирюшей.

– А ты зачем? Давай хорони себя дальше, А твой муженек споет "Сулико" на твоей могилке. Да ещё лезгинку отчебучит.

– Как ты можешь так говорить?
– испуганно зашептала она.
– Заза - наш благодетель. Ты только вспомни, как он...

– Ага. До кровавых соплей благодетель. Получил бесплатную рабсилу... А ты знаешь, что ты была шестой?

– В каком смысле?

– Шестой, к кому он подбивал клинья. К кому сватался. И никто не согласился. Кроме тебя, идиотки!

.
– Я сделала это ради нас... Мы бы пропали...

– Неужели в тебе нет гордости, Настька?

– Не хочу тебя слушать...

– Конечно, не хочешь, кто бы сомневался. Он ведь тебя даже к родному сыну не подпускает. Мрак какой-то. Средневековье...

– Это не твое дело.
– Голос у Насти предательски Дрогнул.

– Ты ещё скажи, что счастлива, сестренка.

И тогда она воспользовалась запрещенным приемом. Первый и последний раз.

– А ты сам? Ты сам?! Ешь его хлеб и его же оскорбляешь!

Кирюша побледнел и запустил в сестру кукурузным початком. Настя не успела даже увернуться.

– Зато ты работаешь за двоих... Он тебе хоть зарплату начисляет?

– Не твое дело.

– Вступай в профсоюз работников сельского хозяйства, дура! Может быть, хоть он тебя защитит!..

Настя сидела ни жива ни мертва. Больше всего она боялась, что в разгар семейного скандала появится Заза. И Кирилл наговорит ему целый воз оскорбительных слов. Но Заза, слава богу, не появился, да и пыл самого Кирюши пошел на убыль.

– Ну скажи мне, когда ты последний раз была на море? Ведь два шага до него...

– В каком смысле?

– В прямом. Пошла и выкупалась. Действительно, когда она последний раз была на море?

Закусив губу, Настя принялась соображать.

– В прошлом году, кажется... Нет, в позапрошлом...

– У тебя разжижение мозгов, сестренка. А это не лечится.

Еще через год, когда юношеские прыщи, терзавшие Кирилла, пошли на убыль, он стал просто невыносим. Иногда он поджидал Настю в теплице или в саду и принимался изводить её непристойностями.

– Ну-ка, скажи братцу, ты хоть оргазм-то получаешь?

Подобные вопросы приводили Настю в полуобморочное состояние. И подобные слова тоже. Уж не море ли, засиженное курортниками, нашептывало их братцу?

– Или по старинке? Сунул, вынул и пошел?

– Как ты можешь?!

– Не-ет, я думаю, все по-другому... Он же грузин, волосатый самец... Именно это обстоятельство почемуто выводило из себя Кирюшу, который до сих пор не решался брить даже подбородок.

– Он хевсур...

– Один черт! Пилит тебя полночи, а ты лежишь и думаешь совсем о другом пилильщике. Который портит твои яблони!

– Да нет, - по инерции поправляла Настя.
– Яблони портят как раз плодожорки. И листовертки. А пилильщики опасны только для смородины.

– Дура ты дура!

Кирюша, как всегда и бывало, сползал в привычную плоскость "тупости сестры". И это было лучше, чем разговоры о сексе. Это, во всяком случае, было понятно. И Настя успокаивалась. И даже пыталась умиротворить неистового брата.

– Если хочешь, Кирилл, мы можем сходить на море. В следующее воскресенье...

– Обещаешь?

– Обещаю...

Но на море они так и не сходили. В ближайшую к тому воскресенью пятницу случилось нашествие совки на капусту, а после нашествия Кирюша объявил, что поступает в музучилище и перебирается в общежитие.

Ровно полтора года он солировал в училищном хоре (за это время великодушный Заза успел отмазать его от армии, сунув взятку районному военкому), а потом вдруг объявился в доме с пустой спортивной сумкой и новостью года.