Благородство поражения. Трагический герой в японской истории

С середины дня и до четырёх часов следующего утра молодые люди по очереди входили к нему в кабинет и давали свои ответы. Половина курсантов избрала верную смерть, из них сто пятьдесят выбрали взрывные запуски, а пятьдесят решили стать «лягушками-самоубийцами»; таким образом, набралось более чем достаточно участников для двух операций, закончившихся плачевно.

Действительно, по мере того, как масштабы воздушных атак камикадзе росли, в чем-то неформальная система спонтанного добровольчества, возникшая на Филиппинах, перестала быть адекватной ситуации, и, начиная приблизительно со времени сражения за Окинаву, личному составу все чаще «предлагалось» войти в отряды самоубийц. Капитан Накадзима так описывал воздействие этой новой формы вызова «добровольцев»:

Казалось, что у многих из вновь прибывших не только отсутствует энтузиазм, но что они серьезно обеспокоены своим положением. У некоторых такое состояние продолжалось всего пару часов, у других — несколько дней. Это был период меланхолии, оканчивавшийся через некоторое время с наступлением духовного пробуждения. Тогда, как будто с прозрением мудрости, исчезали печали и наступало спокойствие духа, — жизнь приходила в согласие со смертью, конечное с бесконечным.

Пример обретения этого духовного успокоения можно видеть в случае с [младшим лейтенантом] Куно, который был в особо смятенным состоянии по прибытии на базу. Затем, внезапно, после нескольких дней бездумного хождения по окрестностям он пришел бодрой походкой, с блеском в глазах и попросил разрешения убрать из своего самолета все ненужное оборудование, говоря, что было бы неразумно и неблагодарно в отношении рабочих на родине брать с собой на операцию столько вещей без надобности. [819]

819

Иногути, с. 158–59.

В армии, где отряды особого назначения, стали создаваться гораздо позже, чем на флоте, ощущалась острая необходимость в наборе соответствующих пилотов, и для получения нужного числа кандидатов, вероятно, оказывалось более прямое давление. [820] Однако даже здесь никогда не отбрасывали принцип добровольного вызова. Лейтенант Нагацука описывает сцену, имевшую место в ночь на 3 марта 1945 года, когда его вместе с двумя десятками товарищей пилотов вызвали в штаб к командиру:

820

Millot, L'Epopee kamikaze, pp. 330-31, 367ff.

Он посмотрел на каждого по очереди, и его глаза, обычно мягкие, казалось, пронзают нас насквозь. «Как вы знаете, — сказал он наконец серьезным голосом, — в нашей армии не хватает пилотов, топлива, самолетов, боеприпасов — фактически всего. Мы, таким образом, находимся в критическом положении, и нам остается лишь одно:

таранить авианосцы, как это сделали в прошлом многие из ваших товарищей. Два часа назад наше соединение получило приказ сформировать отряд специального назначения, и сейчас я уполномочен просить вас…» Он ненадолго умолк, а затем продолжал:

«…вызваться на эту операцию. Однако, у вас остается свободный выбор. У вас есть двадцать четыре часа для обдумывания; вы дадите мне ответ до 20:00 завтрашнего дня. Каждый из вас явится ко мне лично. [821] »

Что больше всего поразило Нагацука в тот момент, это, что его командир использовал слово «просить»; как он указывает, «в армии вышестоящий всегда приказывает, а не просит.» На следующее утро, когда Нагацука и его сослуживцы завтракали в столовой, один из них внезапно сказал. «Ведь мы все готовы отправиться на операцию, так? Тогда пошли к нему все сразу и дадим ответ!» Все согласились, только один весело предложил сперва закончить с едой. [822]

821

Nagatsuka, J'etais un kamikaze, pp. 231-34.

822

Относительно спорного вопроса — были ли операции камикадзе добровольными в полном смысле этого слова, Нагацука дает следующий комментарий:

«Часто задают вопрос по поводу обстоятельств, при которых наши пилоты вступали в состав частей самоубийц: были ли они действительно добровольцами, или действовали „по долгу службы“? Я, как свидетель, который пережил эту миссию, подтверждаю, что наше желание было в полном согласии с приказом, отданным высшим командованием. По крайней мере, так было в моем случае… Очевидно, целые группы авиаторов являлись просить этого поручения вследствие срочных обстоятельств, и, с другой стороны, никто, кроме самих заинтересованных лиц, не может отдавать отчет в состоянии души… Добровольно, или по принуждению — вопрос не в том. Я могу подтвердить, как уцелевший старый пилот-самоубийца, что все мои друзья были готовы принять добровольно приказ, или просить этого поручения» (J’etais un kamikaze, p. 234).

Ответ кажется настолько сбалансированным, насколько вообще таковой может исходить от участника этой драмы.

Что заставляло большое количества серьезных, хорошо образованных молодых людей столь драматично приносить в жертву свои жизни? Определенные общие идеи повторяются в письмах, дневниках и стихотворениях, составляющих главный источник исследования личности камикадзе; [823] хотя есть много индивидуальных вариантов и отличий, эти темы важны для понимания японской героической традиции в том виде, в котором она просуществовала вплоть до нашего века.

Ненависть к врагу и желание отомстить за погибших друзей — мотивы столь часто приводимые для объяснения (или оправдания) ярости солдат в бою — не представляются доминировавшими в психологии бойцов-камикадзе. Часто они упоминают о своем долге охранять священную землю Японии от иностранного загрязнения и предлагают свои жизни для защиты своих семей. Однако это никогда не принимает формы «нутряной» ненависти к вражеским солдатам, или расового антагонизма в отношении Запада. Это, скорее, выражает острое чувство необходимости компенсировать все то доброе, что они получали с рождения. Таковое признание долга благодарности (он) и твердая намеренность оплатить его любой жертвой, какая окажется необходимой, является основой японской морали и на протяжении многих веков было сильнейшим воодушевляющим моментом, — как в мирное, так и в военное время. Во время войны на Тихом океане, мотивация категорией он, разумеется, относилась не только к камикадзе, но, кажется, их она стимулировала особенно интенсивно, и намеренная полнота их самопожертвования являлась степенью их благодарности.

823

После окончания войны на Тихом океане, г-н Оми Итиро совершил пешее паломничество по домам летчиков-камикадзе в различных частях страны. За время своего путешествия, продолжавшегося почти пять лет, он собрал большое количество писем и воспоминаний, записанных в основном морскими офицерами запаса из гражданских колледжей, вступивших в отряды спецназначения после короткого тренировочного периода. Пример этого материала включен в «Симпу», с. 174–88, переводы даны у Иногути, с. 196–208. Наиболее знаменитым из подобных опубликованных сборников был «Кикэ вадамацу-но коэ» («Слушайте голоса океана!», Токио, 1952), где первым пунктом идет завещание армейского летчика из отряда спецназначения, убитого на Окинаве в возрасте 22 лет. Книга разошлась в Японии в огромном количестве, а ее название даже вошло в язык установившейся фразой, обозначающей нечто вроде «Никогда не забудем!» В 1963 году, когда количество выпускаемых военных мемуаров стало уменьшаться, вышел второй том под тем же названием. Ценное собрание дневников студентов университетов, погибших на войне, было издано в 1951 году под заголовком «Харука нару Ямагава-ни» («К потокам в далеких горах»), куда вошли и материалы летчиков-камикадзе. Эти и подобные им книги продолжают выходить в новых изданиях и часто становятся бестселлерами.

Они были благодарны, прежде всего, Японии — стране, в которой родились, и императору, воплощавшему ее уникального «государственное устройство» (кокутай) и добродетели. Во все новых и новых описаниях самоубийственных атак мы читаем о том, что последние слова пилотов относились к императору, который, несмотря на несколько тусклую персональность, являл собой высшую фигуру отца японской нации-семьи. Приведем выдержку из последнего письма, которое лейтенант Ямагути Тэруо из двенадцатой воздушной армии написал своему отцу непосредственно перед вылетом на операцию:

«…Вряд ли стоит говорить об этом сейчас, но к двадцати трем годам я выработал собственную философию.

Во рту появляется неприятный привкус, когда я думаю о том, как обманывают ни в чем не повинных граждан некоторые из наших хитрых политиков. Однако, я готов следовать приказам вышестоящего командования и даже политиков, так как верю в японское государственное устройство. Японский образ жизни действительно прекрасен, я горжусь им, поскольку принадлежу японской истории и мифологии, в которых отражается чистота наших предков и их вера в прошлое… Этот образ жизни — продукт всего самого лучшего, что передали нам наши предки. Живым же воплощением всего прекрасного из нашего прошлого является императорская фамилия, которая также предстает выкристаллизовавшимся очарованием и красотой Японии и ее народа. Это — честь: отдать свою жизнь, защищая столь прекрасное и возвышенное». [824]

824

«Симпу», с. 183–84, перевод см. у Иногути, с. 199.

Чаще же чувство долга у пилотов фокусировалось на своей семье, особенно — на тех благодеяниях, что были получены от собственных родителей, даровавших им жизнь и двадцать лет воспитания, а не на таких абстракциях, как правитель, или страна. [825] Во многих письмах высказываются сожаления о неспособности отплатить за доброту родителей и извинения за то, что они покидают этот мир раньше них. Приводимое последнее письмо, написанное в спешке лейтенантом Номото Дзюн из отряда специального назначения «Белая Цапля», было продиктовано им из самолета прямо перед взлетом:

825

Например: «Дорогой отец! По мере того, как приближается смерть, я единственно сожалею о том, что не смог сделать вам ничего хорошего за всю жизнь». Письмо Ямагути Тэруо, цитируется у Иногути, с. 198.

Дорогие родители!

Пожалуйста, извините, что диктую свои последние слова своему другу. Больше нет времени писать вам.

У меня нет ничего особенного, чтобы вам сказать, но я хочу, чтобы вы знали, что в этот последний момент мое здоровье лучше, чем когда бы то ни было. Для меня величайшая честь быть избранным для этого задания. Первые самолеты моей группы уже в воздухе. Эти слова пишет мой друг, положив бумагу на фюзеляж самолета. У меня нет чувства сожаления или грусти. Мои взгляды не изменились. Я исполню свой долг спокойно. Словами не выразить моей признательности вам. Я только желаю, чтобы это последнее действие — нанесение удара по врагу, послужило хоть в малой мере благодарностью за все то прекрасное, что вы сделали для меня…

…Я буду удовлетворен, если мое последнее усилие послужит слабой компенсацией за то наследие, которое нам оставили предки.

Прощайте!

Дзюн. [826]

826

«Симпу», с. 181–82, переведено у Иногути, с. 202.

Чаще всего благодарность камикадзе направлена равно как к семье, так и к императору, а его смерть представляется разновидностью комбинированной расплаты за все те блага, что он получил в жизни из личных и вне-личных источников. В типичном введении в дневник, лейтенант Адати из группы особого назначения «Истинный Дух» пишет, что именно из-за любви родителей он может теперь отдать свою жизнь за императора и радуется, что в своей последней атаке сможет сражаться вместе со своим отцом и матерью. [827] Подобным же образом пишет своей семье лейтенант Каидзицу Сусуму из отряда «Семь Жизней»:

827

Ватакуси ва коно уцукусии титихаха-но кокоро, атакакай ай га ару юэ-ни Кими-ни дзюндзуру кото га дэкиру. Корэ-дэ ватакуси ва титихаха-то томо-ни татакау кото га дэкимас. «Симпу», с. 183.