БЛАТНОЙ
Шрифт:
И она пропела негромко:
Там девочки танцуют голые,
Там дамы в соболях.
Пижоны платят золотом,
А урки носят фрак…
— Да, действительно, - пробормотал я, - взглянуть бы… Но как? Как это сделать?
— У тебя есть о них какие-нибудь сведения?
– спросил Копченый деловито.
— До войны мать переписывалась с кем-то, не помню уж с кем, с теткой, кажется. А потом - сам понимаешь. Война началась…
— Может, никого уж и не осталось, - сказала, потрепетав ресницами, Марго.
— Ну, это вряд ли, - сухо усмехнулся Копченый.
– Белогвардейцы - народ живучий. Да и гестапо
— Как бы то ни было, - сказал я, - Франция далеко, и попасть туда трудно… Да что трудно - невозможно!
— То есть как невозможно?
– отозвался Копченый.
– Ерунда! Все возможно.
Он помолчал в раздумье, постукал пальцами о край стола, затем спросил, сощурясь:
— Ты и в самом деле хотел бы уйти за рубеж?
— Конечно, - сказал я.
— Это серьезно?
— А ты, ты-то со мной как говоришь, серьезно?
– задал я встречный вопрос.
— Я, знаешь ли, вообще не шутник, - сказал он медленно и хотел еще что-то добавить.
Но тут в разговор вмешалась Марго.
— Постой, постой, - перебила она Копченого, - не путай ты, ради Бога, мальчишку, не сбивай с панталыку!
И она подалась ко мне - прижалась тяжелой своей шевелящейся грудью:
— Допустим, ты уйдешь туда… Но что ты там делать будешь, а? Углы отворачивать? На этом не разбогатеешь: дорожные кражи там не в чести… А ты ведь только это и умеешь!
— Не только это, - ответил я в замешательстве, - не только…
— А что же еще?
— Ну, не знаю… Там видно будет.
— Видно будет в результате то же самое, что и здесь: небо в крупную клетку. Решеточку.
— А хотя бы и так?!
– я поскреб в затылке.
– Что меня, тюрьмой испугаешь?
— Но учти, миленький, ихние тюрьмы другие. И вообще все другое. В российском кичмане ты, как блатной, имеешь свои привилегии. Здесь ты аристократ, а там… Там станешь полным дерьмом, уж поверь мне! Кому ты там будешь нужен - иностранец, пришлый бродяга, не знающий ни обычаев, ни языка…
— А ты, я вижу, любишь этого парня!
– сказал вдруг Копченый и впервые за все это время засмеялся.
– Признайся, ведь любишь?
— С чего ты взял?
– смутилась Марго.
– У меня, скорей, материнские чувства…
— Вот это как раз самое опасное, - заметил, позевывая, Копченый. Взглянул мельком на часы и нахмурился озабоченно, заторопился уходить.
— Послушай, - сказал я, - а где ты вообще обретаешься?
— Да как тебе сказать, - затруднился он, - я, дружок, все время в разъездах. На днях вот должен побывать в Северной Осетии, в Орджоникидзе. Оттуда придется махнуть в Ростов, а потом - на Украину. Ну а после, может быть, снова сюда заеду! Хотя… - Копченый наморщился, покусал губу.
– В этом я не очень уверен…
— Но как же тебя разыскать?
– спросил я.
– Может, ты мне еще понадобишься?
— Понадоблюсь?
– он пристально, исподлобья, посмотрел на меня.
– Это - насчет Парижа?
— Ну, допустим.
— Что ж, - протянул он, - если ты уж так решил… Ладно! Ты город Львов знаешь?
— Слышал, - сказал я.
– Кажется, он где-то в Западной Украине?
— Точно, - кивнул Копченый.
– Самый западный изо всех советских городов… Ну, так вот. Там у меня есть друзья. Обратись к ним, они сделают все, что нужно. Сейчас я
Он быстро начертал что-то на вырванном из блокнота листке. Затем извлек из портфеля плотный белый конверт, выложил в него записку и заклеил тщательно.
— Вот, - сказал он, - держи! Желаю удачи.
— Но… Где же адрес?
– удивился я, вертя в пальцах письмо.
— Адреса не надписывают, их запоминают, - наставительно проговорил Копченый.
– Усвой это правило накрепко!
— Теперь ты видишь, - сказала Марго, - видишь, какой он еще глупый…
— Ничего, - отмахнулся Копченый, - образумится со временем, обтешется, - и, цепко взяв меня за локоть, приказал: - Теперь слушай внимательно!
Он продиктовал мне адрес: назвал улицу, дом, имя того человека, к которому я должен, буду обратиться. Заставил два раза повторить все это. И, наскоро простившись, ушел.
Он ушел, а я долго еще не мог заснуть в эту ночь.
Я думал о парижских своих родственниках; закрыв глаза, пытался вообразить себе их лица. До этого я почти никогда не вспоминал о них, не было случая… Все, что связано было с Беляевскими и Денисовыми, казалось мне далеким, почти нереальным. Теперь же я припомнил вдруг все, о чем когда-то рассказывала мне мать. Я пытался увидеть их - и не мог. Перспектива заволакивалась зыбким туманом. В тумане этом маячили очертания Парижа; угадывался чужой, таинственный и манящий мир. «Каков он будет в действительности?
– думал я, засыпая.
– Как примет меня? И что я там найду? Может, там меня, наконец, ждет отдых и избавление от скитаний. А может, все это, как мираж: протяни к нему руку - и видение испарится, развеется».
34
На распутье
А утром письмо Копченого исчезло.
Оно лежало в изголовье - под матрасом. Я хватился его тотчас же, как только проснулся. Не нашел и понял: письмо у Марго.
Подруга моя была на кухне, возилась там, сильно гремела посудой. И когда я позвал ее, вышла не сразу.
— Зачем ты это сделала?
– спросил я строго.
— Что именно, - с деланным удивлением проговорила она.
– Ты о чем?
— О письме…
— А что случилось?
— Не кривляйся, - сказал я, - и объясни, зачем? Ну? Я жду!
Тогда она как-то ослабла вся, опустилась на стул, сдавила лицо ладонями. И так сидела какое-то время, затем сказала медленно:
— Неужели ты и взаправду хочешь этой ксивой воспользоваться?
— А почему бы и нет?
– беззаботно ответил я.
– Впервые в жизни мне выпал хоть какой-то шанс, запахло удачей…
— Ты уверен, что именно удачей?
— А ты?
– спросил я в свою очередь.
– Ты не уверена?
— Нет, - сказала она.
— Но почему? Что ты имеешь в виду? Сложности, связанные с переходом через границу?
— И это-тоже, -кивнула, наморщась, Марго.
– Ты, наверное, не представляешь…
— Ах, да что тут представлять, - возразил я.
– Ну, рисковое дело, я знаю. Ну что ж. Не привыкать! Кроме того, я ведь не сам пойду, мне помогут.
— Но все-таки, - тихо проговорила она, - подумай: ты доверяешь свою судьбу чужим людям…
— Надеюсь, люди эти надежные, знающие работу?
— Да уж будь уверен, - Марго усмехнулась хмуро.
– Свою работу они знают!