Блаженство по Августину

Вместе вспомним и посмеемся, как весело учились у незабвенного Скрибона. Хорошо бы еще съездить к Палланту Ситаку. Два дня верхами на пару с Нумантом — не так уж это далеко туда и обратно.

Скевий действительно доставил потрясающую историю из их школьного детства.

— …Помнишь велезадую Скрибонову дочку-тыковку? Ту брюхоногую слониху, которую окрутили с Кастором Либрарием?

Так вот, это мой обалдуй Турдетан внучком деда Клодия одарил, дочурку его обрюхатив. Вернее, она сама себя ненароком обрюхатила, эпона похотливая.

Орясина Турдетан на днях окрестился, чин-чинарем исповедался во всех грехах вольных и невольных. А диакон Эвбул ему внушил мысль, чтобы хозяину обо всем доложил, то есть мне, когда отец опять уехал на юг моих старших братьев разыскивать.

Говорил я ему, то есть орясине Турдетану, всегдашним образом в городе плотно опоясывать чресла набедренной повязкой. А этот остолоп-деревенщина все равно норовил шастать наголо с всем своим немалым болтающимся мужеством под туникой.

Вот и ухватили слона за хобот. Скрибонова дочурка его подстерегла в темном углу между палестрой и клауструмом да и затащила рядышком под навес, где у Пуэра Робустуса стоят розги и висят ремни для наказаний.

Сам знаешь, школяры и рабы Клодия туда и на шаг боялись приблизиться, если в полдень Робустус лущил провинившихся домочадцев, а на закате спускал шкурки с младших и старших учеников. Зато дочурке Скрибона все нипочем, сколь скоро ее любящий папас на нее надышаться не мог и откармливал, обормот, словно на убой да на блуд с кем ни попадя.

Тут-то ей мой мужичок-мужчинка Турдетан под руку подвернулся, запустила лапу ему под тунику, обрадовалась, коль все там наголо, придавила так, что мужичок света Божьего не взвидел, чуть всех чувств не лишился. Говорит, испугался, как бы она там ему мужское хозяйство напрочь не оборвала.

Опамятовался, лежа под навесом у Робустуса. Она на нем верхом… сидит спиной, то есть тяжеловозной задницей у него на животе, бедняге не продохнуть… Ножищи расставила и вовсю орудует его приапом, рукоблудничает, слониха…

Видимо, вовремя вынуть не успела… Или в любовной горячке не заметила, как малость брызнуло, впрыснуло и ее оросило…

Скевий сделал еще одну ораторскую паузу, в риторическом жесте недоумения распростер указательный и средний пальцы с оттопыренным большим.

— Одно до сих пор не пойму. Он — слон, она — слониха, а слоненочек у них на двоих такой махонький приплодом случился.

Пролаза Оксидрак, раб Палланта, помню, говорил: новобрачная супружница отпущенника Кастора мигом опросталась. Будто дюжину раз до того рожала.

Когда только успела в семнадцать-то годочков? — язвительным недоуменным вопросом завершил нравоучительный рассказ Скевий. И передернул плечами, будто в отвращении.

Примерно так, с такими же жестами, сардонически, судорожно смеясь и саркастически вопрошая, некогда профессор Клодий Скрибон обычно комментировал майористам многочисленные мифологические связи-извращения бессмертных языческих божеств и смертных порочных людей.

Почтительно подождав за дверью, пока доминус Аврелий и доминус Скевий кончат смеяться, доверенный прислужник Нумант зашел за указаниями на сегодняшний вечер. В ответ услышал новое вулканическое смехоизвержение и красноречивое ораторское пожелание пошустрить да побыстрее:

— О веди поскорее, о мой Меркурий, любвеобильных земных женщин к двум прекрасным безупречным, безукоризненным юношам, сошедшим с Олимпа, снисходительным по божественной природе и снизошедшим к людским похотям, порокам и вожделениям…

Той весной, да и летом, и осенью Аврелий со Скевием не имели никаких любовных делишек с рабынями. Дело даже не в том, что в Тагасте и окрестностях для них в достатке, точнее, с избытком нашлись вольные во всех смыслах бездумно сущеглупые, присно суеверные или осознанно похотливые девицы из семей квиритов и колонов, а также скроенные по тем же фастам молодые женщины, так либо иначе незамужние.

Так они оба постановили без долгих разговоров, обсуждений, дебатов, диспутов. И неизменно придерживались этого ими установленного правила до тех пор, покуда не переехали в столичный Картаг, где в вавилонском развратном столпотворении порой и не замечаешь природной грани между хозяевами и рабами, в противоположность городишке Тагаста. Человек, вещь, раб, животное — все тебе едино в республиканских отношениях, царящих в большом городе. Общенародное дело, переведем на греческий.

Но здесь-то, в Тагасте открытая либо вскрывшаяся связь свободного мужчины с рабыней или свободной женщины с рабом расценивается местным обществом как публичное пользование ночной посудиной вместо того, чтобы этим самым заняться в темном нужном чулане-тепидарии. Всяк справляет в отхожем месте малую и большую нужду. Однако же делать это на форуме, облегчаясь, выставлять этакую телесную насущную потребность на всеобщее обозрение явно не стоит.

И говорить о ней неловко, неприлично, непристойно…

Личными рабами и рабынями по праву можно пользоваться, подобно любой домашней утвари. Но зачем кому-то знать, для чего служит тот или иной постыдный сосуд? Причем слухи, сплетни, кривотолки, пересуды — все это, знаете ли, так нехорошо и неприятно пованивает, припахивает.

А за хлевом ничто вам не мешает заниматься тем, что предосудительно у обеденного стола. Этика и этикет от одного греческого корня происходят.

Об этических проблемах и моральных этиологиях Аврелий со Скевием станут с удовольствием глубокомысленно и велеречиво рассуждать, дискутировать, лишь будучи учениками профессора риторики Эпистемона Сартака в Картаге.

Пока же Аврелий довольствовался свежей памяти недавним откровенным советом-предостережением Патрика, грубовато сказанном им взрослому сыну. Отец, нисколь не мудрствуя лукаво, без малейшей иронии приравнял совокупление с рабами и рабынями, какими ты полноправно владеешь, к использованию в содомском соитии кобылы или овцы.

— …Подневольных тебе рабынь и скотину, сын, можно с маху ожечь плетью, принудив исполнять твои прихоти и похоти. Плакаться, жаловаться им некому и не на что, если ты их не увечишь и не калечишь.

Но на кой приап они тебе сдались, когда вокруг навалом свободных женщин, по доброй воле страстно желающих того же самого? Стоит лишь рукой махнуть, пальцем поманить, валом повалят… всех мастей красотки. Потому что у этих лошадок течка ежемесячно, им круглый год период. Седлай, садись и погонять не надо, сами поскачут с ветерком…

Тем летом Аврелий с удовольствием горделиво объездил все окрестности Тагасты в белой тунике на белой лошади, подвязав длинные черные волосы опять же белой головной повязкой. Себя показывал, на красоты природы смотрел, когда нисколько не хотелось с раннего утра каникулярно нежится в постели или чего-нибудь читать.