Ближе к истине

— Это к мертвецу, Витя.

Я, конечно, посмеялся над ним, напустив на себя беспечную веселость. А у самого на сердце заскребло. Пренеприятнейшее впечатление: крупные зеленые мухи облепили рюкзак. Они возбужденно ползали по нему, задрав серебристо — прозрачные крылышки. Женя стоял и смотрел на них как парализованный. Я махал кепочкой, стараясь отогнать их. Мухи взлетали роем и снова пикировали на рюкзак. Я шлепал по ним кепочкой, сбивал на землю, топтал ногами. Еле прогнал. Мы взяли рюкзаки на плечи, и ходу.

Мы шли друг за дружкой молча. Помню, тропинка долго петляла по мелкорослому частому лесу. Справа, за туманцем, булькала тихонько речка; слева, за лесочком, вставал круго, тоже в туманце, склон горы, поросший крупным лесом. Помнится, было душно. Женя сказал: «Тропа Хошимина». Не вспомню теперь, какие деревья окружали нас, но мне до сих пор кажется, что это были бамбуковые заросли.

В одном месте тропа вывела нас на берег речки. Я глянул на воду и сквозь жиденький туман мне показалось,

что речка течет вспять. Оглянулся на Женю. Он был так далеко, будто я посмотрел в перевернутый бинокль. Хотя я чувствовал — он рядом. Я сбросил рюкзак и сел на него, испытывая состояние, близкое к обмороку, чувствуя отдаленно, где-то в подсознании, как Женя снимает рюкзак и садится на него… Потом галлюцинации исчезли. Вода снова потекла вниз, Женя был рядом, а состояние полуобморока отлегло, но бродит где-то поблизости. Сижу остолбенело, молчу, боюсь говорить об этом. Думаю: «Может, слабость от того, что мы не позавтракали?»

— Есть хочешь? — спрашиваю у Жени.

— Не очень, — говорит он вяло.

— Надо поесть. А то голова что-то кружится.

— Только не здесь, — говорит Женя. — Мрачное место. И душно.

Мы прошли еще с километр. Кончилась «тропа Хошимина», и мы очутились на небольшой поляне, с развесистым ясенем на краю опушки и наскоро сколоченным столиком под ним. Видно, местные жители часто ходят здесь и оборудовали местечко для отдыха. За этим столиком мы и решили посидеть и позавтракать.

Открыли рыбные консервы, приготовили растворимый кофе, позавтракали. Молча и без аппетита. Женя все отдувался и потел. И поглядывал на меня тускло. Наконец, не выдержал, сказал:

— Что-то не то. Муторно. И… — Он помолчал, виновато посмотрел на меня, провел пальцем по груди. — Нехорошо тут…

— Ничего, — успокоил я его, — посидим вот, отдохнем. Водички холодной попьем… — Я сходил к речке, принес свежей воды. Мы попили, посидели еще с минуту молча. Я с тревогой прислушивался к своему состоянию — у меня тоже было неважное самочувствие. И еще мне казалось, что надвигается душный безжалостный зной. И давил на меня какой-то беспричинный страх. Я поглядывал на деревья на поляне, и у меня было такое чувство, будто сейчас они встанут вниз кронами.

Молчавший удрученно, Женя сказал, усмехнувшись:

— У меня в глазах двоится…

— Знаешь что, — решительно поднялся я, — надо двигаться. У нас перенасыщение кислородом. Привыкли в городе к выхлопным газам…

Я был близок к истине. На самом деле у нас было перенасыщение. Но только не кислородом, а углекислым

газом. Чтобы понять это, мне пришлось перечитать кучу книг о лесе, сделать массу выписок. В результате я пришел к той простейшей мысли, которую высказал нам за столом старый лесник: под низким пологом, особенно в мелколесье, очень много углекислого газа. Его выделяет гниющая подстилка. Мы надышались с Женей углекислоты, пока шли по мелколесью «тропой Хошимина». От углекислоты расширяются кровеносные сосуды. Кровь свободно струится по ним, а облегченное сердце едва шевелится. Вот и весь секрет. Но тогда мы этого не знали.

Женя послушно нацепил рюкзак, и мы двинулись дальше. Перешли речку, и теперь она лопотала слева от нас. Вдруг лес расступился и выпустил нас на просторную, залитую жарким уже солнцем поляну с пышным развесистым дубом.

Женя, шедший впереди, остановился под дубом, снял рюкзак и сказал:

— Старик, мне в самом деле плохо. Я не могу идти…

И в это время на поляну выкатилась целая орава ребятишек в белых рубашках и в красных галстуках. А с ними, словно квочка с цыплятами, — пионервожатая. В школьной форме, в белом переднике и тоже с красным галстуком на шее. Поляна запестрила красным и белым, наполнилась голосами.

Женя на какое-то время посветлел лицом. Но вот пионеры прошли мимо нас и скрылись в лесу, затихли их голоса. И снова над нами царит тишина, и давит на сознание накаляющийся день.

Женя сник весь. Сполз с рюкзака на землю, лег на траву, вытянул ноги, положил руки вдоль тела и с жутким спокойствием обреченного сказал:

— Витя, я умираю.

Я видел, как он наливается бледностью, а за ушами у него и на затылке дыбом встает пушок, синеют губы. И так все это быстро произошло, что я не успел даже испугаться как следует. А Женя спокойно и деловито сообщал мне о своем состоянии:

— У меня холодеют, я чувствую, ноги и руки…

Я дотронулся до него и отдернул руку — действительно, он был холодный, как труп.

И тут я понял страшную суть происходящего и то, что единственный выход из этого положения — это я, мои энергичные действия. И во мне проснулась яростная жажда спасти его. Откуда что взялось, я никогда не отхаживал

умирающих, а тут сноровисто принялся за дело: подложил под голову Жене рюкзак и принялся, что есть силы, растирать ему ноги и руки, приговаривая что-то ободряющее. Сбегал, принес воды, дал ему попить, брызнул на лицо изо рта, нащупал пульс — он едва у него пробивался.

— Эй! — крикнул я в сторону, где скрылись за лесом пионеры. Вскочил и побежал туда. Но тут же спохватился — пока я бегаю, Женя скончается. Вернулся, снова принялся массажировать ему ноги и руки. Меня охватил жуткий страх. Но чтоб не поддаваться ему, я успокаивал Женю:

— Спокойно, Женя. Возьми себя в руки. Не поддавайся. Все будет хорошо. Сейчас я найду машину и отвезу тебя в город. Держись…

Ему стало лучше. Он открыл глаза и заговорил.

— Витя, возьми в моем рюкзаке деньги и беги в Кабардинку. Найми машину, и сюда. Я буду держаться.

— Хорошо.

Я поставил рядом с ним котелок с водой и побежал. Кабардинка теперь была уже недалеко, за перевалом. Километров семь, десять.

Сгоряча я бежал до тех пор, пока не закачалась подо мной дорога. Меня кинуло из стороны в сторону и я скатился к ручью. Прежде чем потерять сознание, успел хлебнуть воды. И отвалился на бережку. Очнулся от холода под лопатками: я лежал на камешках, слышал, как в речке журчит вода, видел над собой сомкнувшийся полог леса. А выше, за пологом, накаляющийся, безжалостный зной. Давящий на мозги, вызывающий тошноту. Я сел. Зачерпнул ладонью из ручья, попил, ополоснул лицо и почувствовал сильное, тревожное сердцебиение. Как будто сердце работало на холостых оборотах. Оно билось всюду: в груди, в висках, в руках, в ногах. Оно колотилось часточасто и грозило выскочить или вытянуться в ниточку. Если я не встану, не пойду; если я что-то не сделаю.