Ближе к истине

Я встал, перешагнул ручей, выбрался на четвереньках на дорогу и снова побежал. Бежал и чувствовал, как меня душит зной и как часто мельтешит во мне сердце.

Ровная дорога кончилась, пошла вверх, на перевал. Бежать я уже не мог, я едва волочил налившиеся тяжестью ноги. Справа, внизу, за деревьями показались какие-то строения. Может, там люди?! Я мигом скатился туда.

— Эй! Есть здесь кто-нибудь?!

В ответ тишина.

Я заглянул в хижину, построенную из веток. Трава вокруг вытоптана, пахнет скотом. По всему видно — здесь ночует стадо. Я снова вышел на дорогу. Через несколько минут меня догнала машина, груженная дровами В кабине двое — шофер и грузчик. Пожилые. Остановил. Сбивчиво об ьяснил, мол, беда, ребята, умирает в лесу человек. Они усмехнулись и поехали дальше. Я беж<л за машиной и кричал, умолял их и проклинал. Но они уехали

Как я преодолел перевал — не помню. От бесси \ия, ярости и усталости я, видно, впал в транс. Очнулся у дома лесничего. Эн жил на краю Кабардинки, под гор ой. Ег о не оказалось дома. Где-то з поселке по делам. Но где именно — жена не знает.

Я побежал в поселковую поликлинику Т;\м мы я выслушала и проявила участие женщина, главный врсч. Эна тотчас снарядила сестру, раздобыла где-то бортовую машину, и мы поехали в горы. По дороге прихватили откуда-то взявшегося лесничего. Мчимся. Вернее, карабкаемся на перевал. Мотор натужно гудит, от него пышет жаром. Сестричка в кабине, мы с лесничим в кузове. Стоим, вглядываемся в дорогу. Он переживает. А я сгораю от нетерпения. Каргины, одна страшнее другой, рисуются в моем воображении: приезжаем, а Женя мертв. Или, приезжаем, а Жени нет. Его увезла какая-нибудь другая проходят, ая машина…

Преодолели перевал, спустились по той дороге, на которой меня догнала машина с дровами. Проскочили мимо хижин, где ночует стадо. И вот уже мчимся по ровной дороге. Поворот за поворотом, у меня от напряжения слезятся глаза. Вдруг распахнулся лес, перед нами широкая поляна, на поляне дуб. Под дубом сидит на рюкзаке Женя, а вокруг него пионеры во главе с пионервожатой. Смеются. Он уже рассказывает им что-то веселое.

Фу — у-у!!!

Признаюсь откровенно, мне было обидно и стыдно видеть его таким развеселым. Ну хоть бы лежал, и лицо у него было бы бледным. А то сидит, улыбается, и румянец во всю щеку. Спрашивается, зачем к бегал в Кабардинку и ради чего чуть не умер по дороге? Обидно. И стыдно перед медсестрой и лесничим: я им так разрисовал умирающего Женю, что теперь не знал куда хлаза девать. Выходит, зря я панику поднял.

Лесничий увидел Женю под дубом в окружении ребят, в обществе хорошенькой пионервожатохх и очень удивился:

— Этот что ли умирает?

Я только и смог проворчать в ответ:

— Вам бы все шутить…

Лесничий хлопнул меня по плечу.

— Да он глаз не сводит с пионервожатой!..

Машина, полуразвернувшись, остановилась. Из кабины выскочила на поляну медсестра. Радостная.

— Жив — здоров ваш приятель! — улыбнулась мне.

У меня отлегло на душе: эта хоть не насмехается.

Она велела Жене снять рубашку, ослушала стетоскопом. Удивилась — где можно так сгореть. Женя отшутился:

— Это Витя. Привязал меня к лодке и оставил на солнце.

Пионеры во главе с пионервожатой деликатно попрощались и пошли по своим пионерским делам. А Жене сестра сделала укол в мягкое место, сказала, что ничего страшного. Сердце немного притомилось. Больной ей нравился: у нее искрились глаза, и она хлопотала возле него охотно. Ей вообще понравилась эта неожиданная вылазка в горы. Она не торопилась уезжать. Еще бы! После душного, пропахшего медикаментами помещения вдруг очутиться в лесу, под дубом, на свежем воздухе. Она в белом халате, тоненькая, с чистым милым лицом и большими, серыми, искрящимися глазами. Крутится возле Жени, а он довольный. Только водит вслед за нею глазами и посапывает сладенько.

Лесничий мудро помалкивал. Шофер, раздевшись по пояс, шумно плескался в речке. Никто никого не торопил, никто никуда не спешил. И главное — никто не ворчал, что их притащили сюда напрасно. И я успокоился. Женя шутил мрачно:

— Если когда-нибудь в самом деле я буду умирать, я хотел бы умирать под дубом.

Потом он напишет в «Билете на балкон»: «А я, знаешь, как хочу умереть ²Вот в такой же день. Чтобы прошел дождь, все было ярко, свежо. И под огромным дубом, в полдень, на поляне».

Я читаю эти строчки и каждый раз откладываю книгу потрясенный. Я знаю, он побывал тогда на грани жизни и смерти, и эти его спокойные светлые слова о самом страшном миге в жизни повергают мысль в такие глубины, что голова кружится: живя, мы знаем, что умрем, и не умираем от этого.

Женя снова сел на рюкзак, а медсестра Лена сидела

на одеяле, на котором он только что лежал. Нам можно уезжать, но нам всем хорошо, и мы не торопимся. Хотя уже пора.

У Жени лукавые глаза.

— А вы придете к нам в гости? — спрашивает он у Лены. — Мы будем жить в палатках на берегу.

— Приду, — говорит Лена. — Уколы делать. Вам надо сердечко укрепить.

— Хорошо, — говорит Женя. — Мы будем ждать. Вите тоже надо бы сердечко укрепить… У вас нет подруги?

Лена смотрит на меня, думает. Потом говорит серьезно:

— У вас хороший, верный друг. Вы счастливый.

Женя встал и обнял меня.

Пришел шофер. Выразительно глянул на часы.

— Да, — сказала Лена. — Здесь хорошо. Но работать надо…

Я повернулся к Жене.

— Ну что, старик, своим ходом пойдем или на машине поедем.

Женя вздохнул.

— Наверно поедем.

Нас привезли в Кабардинку прямо на берег моря. В небольшой лесок, обжитый «дикарями». Мы показали Леночке, где поставим палатки, поблагодарили лесничего и шофера, и они уехали.

Женя помрачнел: у него было все-таки неважное самочувствие. Я усадил его на пенек, а сам принялся ставить палатки. Потом приготовил ужин. Мы поели и расползлись по палаткам.

Всю ночь я не спал, прислушивался к дыханию Жени. Думал — что же делать дальше? Отправить его домой? Летом в дороге не просто — опасно отправлять одного. Повезти к моей маме в Новороссийск?.. И так и эдак прикидывал, но вот уже утро, а я ничего не придумал.

Погода выдалась отличная. Вставало над горами солнце, тихо плескалось море в пятидесяти шагах, в кустах ютилась прохлада.

Жену вылез из палатки заспанный и веселенький. Пошел в ручей умываться. На голову надел свою легкомысленную панамку — значит ему лучше! Через плечо полотенце, в целлофановом кулечке — душистое мыло, зубная паста и щетка.

Потом мы брились моей механической бритвой и пользовались после бритья огуречным лосьоном. Приготовили завтрак, поели.

Солнышко выжгло прохладу в кустах и в кронах ясеней.

Женя сказал:

— Витя, я хочу искупаться.

— Ни в коем случае! — категорически воспротивился я. — Вот придет Лена, послушает сердце, уколет, и мы спросим у нее — можно ли тебе купаться в море?

— Ты, Витя, невозможный, заботливый, античеловеческий старик, — сказал Женя, достал одеяло, расстелил в тени, лег на живот и стал читать книгу. Он любил читать книгу, лежа на животе.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил я.

— Хорошо, — буркнул он в ответ, недовольный тем, что я не разрешил ему искупаться.