Блудное художество

Левушку оставил при себе.

Минуты тянулись. Архаров, не двигаясь с места, стоял на солнцепеке и молча ждал хоть каких-то событий. Ему было тем более тяжко, что он уже сунул один из пистолетов в ременную петлю на шее - как это часто делали кавалеристы, другой держал в опущенной руке, третий, маленький, оттягивал карман. Левушка играл со шпажным эфесом - то вынет клинок на пядень, то вернет в ножны. Наконец, поняв тревогу друга, он не выдержал.

– Николаша, да и шут с ним! Впредь на Москве не покажется!
– воскликнул он.
– И внукам своим закажет тут шалить!

Поручик Тучков, как мог, пытался заранее утешить друга на случай, если «черт» опять исхитрится уйти - как ушел при разгроме шулерского притона, как ушел, очевидно, и из Оперного дома - не может быть, чтобы его там не было.

Но Архаров не ответил даже взглядом.

Ему было ясно одно - это существо, будь оно хоть выходцем из преисподней, должно быть либо схвачено и предано суду, либо уничтожено, и второе - желательнее. Ибо когда станет ясно, что «черт» много чего наговорит о господах придворных, о тех же Матюшкиных, начнутся интриги, начнется торговля, вмешается французский посланник, граф Панин вмешается непременно - он же теперь министр иностранных дел. Не желая портить отношений с Францией, которые только-только стали улучшаться, Панин вполне может использвать «черта» как разменную монету, и кто поклянется, что несколько лет спустя злодей не вернется в Россию, служа какому-нибудь неведомому господину?

А Устин Петров, не помышляя ни о каких международных интригах, загляделся на храм Божий. Он знал, что нужно исполнять приказ, искать сидящего в засаде Федьку, ловить злодея, не не мог не залюбоваться старым храмом, поставленным тут семьдесят лет назад Нарышкиными. Его воздвиг родной дядя государя Петра Алексеевича совместно с матушкой своей, но этого Устин не знал. Он только смотрел на удивительную резьбу по камню, более похожую на кружево, но кружево, оживленное листвой, шариками винограда, пузатенькими гранатами и ананасами, бывшими тогда для богомольных москвичей в диковинку - эту манеру завезли в Москву с Украины.

Старушка, проходя мимо храма, перекрестилась.

– Что за церковь, бабушка?
– спросил устин.

– Троицкая, честный отче.

Устину стало неловко за маскарад. В святые отцы его пожаловали - а он, вишь, жениться собрался.

Мысль о нечаянном супружестве вызвала внезапную улыбку. Но тут же Устин покраснел от невыносимого стыда. То, что ему предстояло, до сих пор он почитал грехом, потому что и не помышлял о браке. А в честном браке то же самое - уже не грех, а таинство, к такой мысли не сразу привыкнешь…

Обогнув гульбище вокруг храма, он вышел на улицу - скромный такой монашек с котомочкой, этих безобидных и ясноглазых монашков на дорогах - превеликое множество, кто из обители, кто в обитель бредет с богомолья, заходя по дороге во все храмы, выстаивая службы и тихо радуясь такому своему безгрешному бытию. Даже у старца согбенного - все тот же детский взор…

Сперва Устин удивился, не обнаружив народа. Потом вспомнил - это ж не Москва. Мужики в поле или косят сено, бабы на огородах, вон - перекликаются, детишки - на реке или еще не вернулись из леса, куда были посланы по землянику. Старые деды - те, поди, сидят в тени, плетут из прутьев птичьи клетки. Все при деле.

Перекрестившись, Устин пошел дальше и очень скоро увидел Макарку. Тот сидел по-турецки. Притворяясь, будто врачует поврежденный палец левой ноги. Взгляды встретились - и Устин, поняв указаиие, свернул в узкий проход между заборами, где разве что козу провести, а с лошадью в поводу уже не проберешься.

Настоящие заборы были только со стороны улицы - а в глубине сменялись плетнями, изгородями, да и те - с дырками и лазами. Узкий ход стал шире, лопухи словно приглашали укрыться заскочившего сюда путника, обуреваемого нуждой.

– Ну, Господи благослови, - прошептал Устин и весьма похоже мемекнул.

Справа услышал такой же ответ.

Тогда он стал разгребать заросли у плетня в надежде найти проход.

– Не шебурши, - раздался Федькин шепот.
– Пригнись. Они тут, оба. Тот, что Абросимова заколол, черт его душу ведает, как его на самом деле звать, и Семен Елизарьев. Да и третий пришел. Сдается, еще кого-то ждут. Хозяин телегу запряг, а со двора нейдут.

– Сколько ж их у нас орудовало?

– Хрен их знает. Где пертовый маз?

– Остался у шавозки, - отвечал Устин, - а басу вот бряйка.

И, достав из-за пазухи, сунул сквозь кусты незнамо куда калач.

При необходимости и он умел выражаться не хуже бывших мортусов. Греха в этом, кстати, не находил и даже на исповеди байковское наречие не упоминал, хотя в список своих прегрешений мог включить даже минутную злость на угодившего в щи таракана.

– Не шебурши, - повторил Федька.
– Что ты там тычешься?

– Калач прими…

– Где он?

Федька со своей стороны принялся шарить в лопухах и выдернул из Устиновой руки продовольствие.

– Это славно! Ступай, доложи, а я тут буду…

Более Устин ни слова не дождался. Изголодавшийся Федька яростно жевал калач.

Как и предполагал Архаров, Устин вышел к берегу и встал, ожидая, пока к нему подбежит Левушка.

– Тут, что ли?

– Тут, ваша милость. К тем двум еще один прибавился и еще кого-то ждут, собираются уезжать.

– Мы, стало быть, не опоздали!
– и Левушка опрометью кинулся радовать Архарова.

Обер-полицмейстер выслушал и задумался.

Неведомый четвертый мог прийти и через час, и к вечеру. Сидеть в засаде дотемна нелепо - в темноте-то злодеям как раз удобнее всего будет убраться.

Следовало брать тех, кто в доме. И сразу. И любыми средствами.

– Стрелять сразу, - сказал Архаров.
– Неведомо, сколько их в том доме. Трое, что Федька знает, а, может, и до того кто-то прибежал. Слышал, Петров? Вроде все при оружии… Пошли, Тучков.

Они, оставив Устина там, где злодеи могли выскочить на берег, строжайше приказали ему стрелять, и Архаров сам убедился, что оба его пистолета под старым подрясником заряжены.

– Гляди, зазеваешься - до свадьбы не доживешь, - предупредил Левушка.

Устин ничего не ответил.

Архаров с Левушкой пошли в обход храма, чтобы выйти к Макарке, а он все думал.

Человек, которого предпочтительнее было пристрелить, чем брать в плен, много набедокурил - Устин ходил на отпевание и на похороны Абросимова, видел его вдову, его малых деточек - пожилой полицейский, потеряв в чумное лето семейство, женился вторично, успел родить сынка и дочку. Этого вот Абросимова злодей заколол, да так неудачно, что человек несколько дней промучился, прежде чем отошел. Видел Устин и учителя-француза, которого выкрали и привезли в полицейскую контору завернутым в одеяло. Тоже был, видимо, неплохой человек, грамотный, да и безобидный. И он получил удар стилетом в сердце - точный такой укол… теперь уже не ткнет пальцем в злодея и не скажет: признал я его, этот самый уговорил меня побыть кавалером де Берни да ночью по крыше лазить…