Блудное художество

Каин сидел у края стола и даже не встал при виде обер-полицмейстера. Одна нога у него была обута, другая - боса.

Стол был накрыт диковинно - крынка со сметаной и торчащей ложкой, тарелка с надкусанным калачом, другая - с французскими драже, фаянсовая кружка, дорогая табакерка с мелкими бриллиантами и золотой кофейник.

– Что, старая хворь разгулялась?
– спросил Архаров.

– Выследили меня твои кобели, - отвечал Каин.
– Отгулял я свое. Опять в Сибирь отправишь?

Архаров ничего не ответил, а лишь глядел на босую ногу, лишенную двух крайних пальцев, с незаживающей раной у щиколотки. Матвей говорил как-то, что рану в таком месте залечить трудней всего.

– Ну, бери, вяжи, что ли!
– выкрикнул Каин.

Архаров и тут промолчал. Босая нога вызывала острую жалость - жалость к старческому обветшавшему телу.

В лицо Каину даже глядеть не хотелось - ничего там хорошего нет.

– Коли так, пойду я, Иван Иванович, - сказала девка.
– Сманил меня, дуру… Не стану с тобой пропадать.

Архаров кивнул.

Он уже почти принял такое решение, которое позволяло обойтись без сурового допроса девки-сожительницы и людей, давших Каину приют.

Каин словно не слышал слов своей подруги.

Она зашла за длинную занавеску и вышла с немалым узлом, который несла легко, да и взгляда не прятала, не склонялась перед скверными обстоятельствами. Остановившись у стола, она посмотрела на кофейник и табакерку, взяла табакерку и сунула в узел.

Каин даже не шевельнулся.

– Пошла вон, - сказал Архаров.

– Я о нем, о всех его затеях, знать не знала. Сманил дуру, платья и серьги обещал…

– Пошла вон.

Девка вышла. Архаров слышал, как каблучки простучали по сеням, как хлопнула дверь.

Тогда только Каин поднял голову и посмотрел с некоторой надеждой.

– Говорил же тебе - сгинь из Москвы, - тихо произнес обер-полицмейстер.

– Так и уходил… А что, сударь, не отпустил бы ты меня? Я тебе про графа Матюшкина расскажу, про елтону его, и как граф Ховрин меня к ним посылал…

Теперь на Мишеля Ховрина можно было валить все, но Каин, скорее всего, сказал правду - кто бы, кроме покойного графа, свел его с «чертом», давним своим приятелем по шулерскому притону?

– …и как они меня с французом сводили, и на что подбивали. Да и не столь на мне вины, как на первый взгляд кажется. Э?

Архаров все смотрел на изуродованную ногу.

Каин непременно станет врать, выгораживая себя, объясняя свое предательство незнанием и обычной жаждой наживы, поливая грязью тех, к кому сам же пристал, предложив свои услуги. Кондратий Барыгин и Вакула его жалеть не станут. А меж тем только он и мог научить французов - кто бы еще так понял нрав Архарова, сперва сидящего сиднем в своем кабинете, а потом непременно прущему на рожон впереди всех? На чем, собственно, и была построена интрига…

Каин волновался - за руками-то следил, а пальцы ног поджались.

Жалкая, обреченная плоть…

– Говорил же тебе… - повторил Архаров, вынул из кармана руку с небольшим английским пистолетом и выстрелил Каину в грудь.

Пистолет меток лишь в ближнем бою. Тут же - ближе некуда, и сажени не будет.

Каин ахнул и повалился со скамьи.

Архаров даже не посмотрел на него - он знал, что выстрел был удачный, смертельный. Затем шагнул к столу, взял золотой кофейник, развернулся и пошел прочь из комнаты.

Он встал на крыльце, опустив дымящийся пистолет. Подбежали Тимофей, Ушаков, Максимка, Клашка Иванов, всех растолкал и пробился в первый ряд Федька.

Он был их командиром - а это значило, что ему ничего не надо объяснять подчиненным.

Архаровцы молча ждали - вдруг командир что-то скажет. А он, опустив голову, набычившись, не мог и не желал говорить, да и с крыльца сходить почему-то не хотел. Так и стоял: в одной руке английский пистолет, в другой французский кофейник.

Он сделал то, что должен был сделать, - уничтожил крысу. Как тот котишка из Каиновой басни. Две было возможности избавить Москву от этой крысы - выгнать навеки или убить. Выгнать не удалось. Но даже Шварц должен был бы понять - это наилучший выход из положения…

Если Архарову и случилось когда-либо убить человека - сам он об этом доподлинно не знал. Четыре года назад, в Чумной бунт, он приказывал солдатам стрелять по толпе и стрелял сам. И потом доводилось, но - в ходе схватки, когда и прочие палили, промахивались, попадали. Возможно, Каин был его первым покойником. Сам он не ощущал себя в эти минуты ни убийцей, ни палачом, ни исполнителем воли Божьей, ни даже офицером, исполнившим долг в меру своего разумения.

В его владения забралась хитрая и опасная крыса. Он ее пристрелил. Чего же более? Каин в его разумении уже давно не был человеком. Блажен, иже и скоты милует - эти слова из Священного Писания Архаров знал твердо и помиловал Каина примерно так же, как живую четвероногую и хвостатую крысу - уничтожил без лишнего мучительства. А в подвале довольно будет для допросов прочей Каиновой братии - узнав про гибель своего предводителя, мазы, несомненно, поумнеют и охотно расскажут все, что им известно, свалив при этом все грехи на покойника.

Крысы больше нет. А котишка, ни на кого не обращая внимания, зализывает раны, коих накопилось уже немало.

Архаровцы ждали, не решаясь заговорить с командиром, только что убившим человека - не в стычке, не в поединке, а как охотник пристреливает загнанного зверя. Каждый из них рад был бы изловить Каина и сдать его с рук на руки Шварцу, каждый преспокойно бы выстрелил в старика, коли не знал бы иного способа его задержать, но убивать человека, который окружен со всех сторон, убивать без особой нужды - этого они понять пока еще не могли.

И они искали оправдание для своего командира, и оно возникло едва ли не у всех разом.

– Вот и поплатился за Демку… - очень тихо сказал Тимофей.

– Царствие нашему Демке небесное, - добавил Ваня.

Устин был тут же, стоял позади всех, но Ваню расслышал.

За свою жизнь он повидал, пожалуй, столько же мертвых тел, сколько все архаровцы, вместе взятые. С ранней юности дьячок читал Псалтирь над покойниками. Проводя ночи возле открытого гроба, он освоился с присутствием смерти телесной. Правда, он позже всех догадался, что сделал Архаров, но раньше всех понял, как себя вести.

– Ваша милость, - сказал, подойдя к крыльцу, Устин.
– Дозвольте мне там помолиться…

– Помолиться?
– переспросил Архаров.

– Ваша милость, ему теперь молитва более, чем кому другому, надобна, - тихо произнес Устин и, изловчившись, проскользнул мимо Архарова в двери.

Архаров, медленно повернув голову, хмуро поглядел ему вслед. Устин несколько озадачил его своим деловитым исполнением христианского долга. Но, похоже, он был прав - по крайней мере, его голос, громко нарушивший возникшую после выстрела тишину, помог Архарову вновь ощутить течение времени.