Блудное художество

– Как явится, так и скажу, - обещала Дунька.
– Да только он прихварывать начал. По три, по четыре дня носу не кажет.

– А хочешь, погадаю?
– предложила Марфа.
– Я теперь сделалась знатная кофейница. Надо же, сколько той кофейной гущи зря в помойное ведро вылила! А ведь каждая крупиночка - к делу.

– Погоди, Марфа Ивановна, пусть мне ванну вон туда перетащат, тогда и погадаешь.

– Там она еще не стояла, - буркнул один из мужиков, и они еще дважды меняли местоположение модной новинки, пока Марфа не прикрикнула на былую воспитанницу и не погнала мужиков прочь.

– Теперь же вели принести горячий кофей, да чтобы покрепче. Конечно, для точности гадания мне бы лучше самой кофей заварить, ну да ладно.

Дунька, как всякая московская жительница, была жадна до подобных новостей светской жизни: знатные дамы коли не в карты играют, так с кофейницами сидят и будущее свое исследуют, и таз пошла такая мода, то и Дуньке следует ее всецело поддержать. Она приказала - и вскоре с кухни принесли горячий кофейник, две чашки и еще всяких заедок - крендельков, пряников, сухого киевского варенья.

– Пей!
– велела Марфа, и Дунька покорно выпила целую чашечку. Тогда Марфа, убедившись, что в чашке осталось довольно гущи, велела взять ее в ладони, крепко охватить и задуматься о том, что душу беспокоит. Потом она забрала чашку, непременно левой рукой, и взболтнула ее так, чтобы гуща раскрутилась по часовой стрелке. При этом Марфа молчала, насупившись, сдвинув брови и словно бы прожигая немецкий фарфор взглядом. Дунька следила за этими маневрами, приоткрыв рот.

Наконец чашка была установлена на блюдце вверх дном и идеальным манером - чтобы один ее край упирался в край блюдца, а другой - в донышко. Теперь следовало ждать, чтобы гуща стекла несколько наискосок, образовав вытянутые силуэты. Ждали столько, что дважды «Отче наш» впору прочитать.

Наконец Марфа взяла чашку, заглянула в нее и ахнула:

– Дунька, гляди, кавалер!

И верно - продолговатые разводы сложились в очертания человеческой фигуры, долговязой и плечистой.

– Ишь ты… - прошептала Дунька. Сей кавалер ничуть не был похож ни на ее покровителя, ни на московского обер-полицмейстера.

– Ты, матушка, ничего не теряла?
– деловито спросила Марфа.
– Коли теряла - так кавалер к тому, что пропажа твоя вовеки не сыщется. А коли нет - будет тебе некое свидание.

Дунька промолчала.

Уверенная в том, что господин Захаров этим вечером будет врачевать свои хворобы, а к мартоне не поедет, она затеяла тайно навестить Архарова. Уже все необходимое приготовила - и кафтанчик голубенький, и белье.

Дунька очень живо разобралась в преимуществах мужского костюма перед платьем для такого рода вылазок. Платье - оно со шнурованьем, горничную с собой на Пречистенку не поведешь. Амуриться, не снимая пышных юбок, конечно, забавно, да только от шнурования треклятого ни охнуть, ни вздохнуть, и хочется иного… А мужской костюм легок в обращении - скидываешь его быстро, надеваешь тоже быстро. Коли что - так в нем и бегать сподручно, и в окно можно залезть.

– Глядит кавалер вверх, - продолжала меж тем Марфа.
– Стало быть, жди от него помощи. Кавалер из сильненьких, защитником твоим станет. Глянь-ка - око! Око - оно к переменам. Уж не замуж ли ты соберешься? Умно было бы, кабы твой Гаврила Павлович тебя замуж отдал.

– А к замужеству что?
– спросила Дунька.

– Коли круг, а в нем два лица. Говорят, случается, а я так ни разу не видала…

Они изучили все кофейные разводы на чашке и не нашли там хоть плохонького круга. Зато явилось им ветвистое дерево, основательно смутившее Марфу: знак был прескверный, означал почему-то разрыв амурных связей, тоску и печаль, но мог сулить и дальнее путешествие.

Марфа, конечно же, принялась врать про путешествие, увязывая его с предыдущим кавалером-покровителем, но Дуньке уже сделалось скучно. К счастью, пробили стоячие часы. Марфа ахнула - ей давно уж следовало быть дома. Она крикнула Агашку, чтобы распустить свое шнурование и переодеться в обычное платье.

Дунька понятия не имела, что означают Марфины маневры с нарядами. По каким-то загадочным причинам сводня не хотела, чтобы ее видели в Зарядье по-царски одетой, и потому держала два платья у Дуньки. Тут она и переодевалась, тут и волосы взбивала, сюда приезжали за ней кареты, иная даже с гербами, сюда же привозили Марфу часа два-три спустя.

Марфа убралась, Дунька погрызла угощение и задумалась - вечер все не наступал да не наступал, дни стояли долгие, а бежать на Пречистенку открыто она не желала, лучше уж - как стемнеет. Впрочем, одно занятие нашлось. Дунька частенько, поездив по модным лавкам, садилась перед зеркалом и училась разговаривать.

Вообще-то она говорить умела, и весьма бойко. Но чтобы на модный лад выходило не менее бойко - тому еще следовало поучиться. И именно перед зеркалом.

– Ах!
– сказала себе Дунька и чуть склонила головку набок, метнув при этом, опять же самой себе, огненный взгляд.
– Ах! Ах!… Ах - ха, ха, ха!

Смеяться полагалось тоже на щегольской лад, отчетливо выговаривая каждое «ха».

Затем она стала заучивать модное выражение, которое подцепила на Ильинке: «мужчина, притащи себя ко мне, я до тебя охотница». Девка, которая его употребила в модной лавке, обращалась к московскому петиметру, который сперва вытаращил было на нее глазищи, а потом понял, в чем суть, и нежно назвал ее болванчиком. Дунька вздохнула - сколько уж просилась у сожителя, чтобы свез ее в Петербург, тамошние петиметры и щеголи не в пример московским, там-то она бы себя показала! Но мудрый сожитель все как-то уворачивался.

– Ах, мужчина, как ты неважен, - томно сказала она своему отражению.

И усмехнулась, вспомнив, как в той же модной лавке обсуждали девицу-монастырку. Дунька сперва не поняла, с какой стати монастырка со своей матерью собрались закупать приданое, потом сожитель объяснил: так прозвали смольнянок, девиц, что обучаются в Воспитальном обществе, а чему обучаются - трудно сказать; в свете они более известны не своими познаниями, а забавной манерой вместо «ах» говорить «ай».

– Мужчина, притащи себя ко мне, я до тебя охотница, - повторила она, не по-щегольски, а совсем иначе, усмехаясь тому, как хмуро посмотрит на нее при таких словах этот воображаемый мужчина. Пожалуй, и отправит в известном амурном направлении - с него станется. Гаврила Павлович такие словесные затеи любил и затейницу свою баловал, Архаров же прост, посмеяться любит, но и поводы для смеха у него незамысловатые. Хотя, коли с другой стороны взглянуть, так это Гаврила Павлович прост - с ним легко и весело, все всегда растолкует, и как с ним обращаться - понятно, а обер-полицмейстер куда как непрост… вот ведь навязался любовничек на бедовую Дунькину голову…

Наконец стало темнеть, и Дунька пошла переодеваться. Поверх рубашечки легкой батистовой надела камзольчик палевый, длиной вровень с кафтаном, сверху расстегнутый - шили-то его не на грудастую девку. На шею кружева навязала, выпустила попышнее. Спереди поглядеть - и ввек не догадаешься, по кружева прикрывают совсем не кавалерскую грудь. Убрала косу - поскольку темно, особо стараться незачем, а довольно ее подвязать и на затылке большим черным бантом закрепить. Букли гнуть ни к чему - надвинуть шляпу пониже, никто и не заметит, что кавалер без буклей. Чулочки белые свежие, башмачки на каблуке с модными пряжечками… а главное - самую малость напудриться и подрумяниться.