Блудные дети

В этой комнате я сразу повеселел и осмелел. Мне стало радостно, оттого что поразившие меня безобразия исчезли вдруг, и, оказалось, что у меня есть теперь выбор – никто и не собирался принуждать меня безобразничать. Мне захотелось смеяться, шалить – так, бывает, дети, узнав что-нибудь приятное, кидаются прыгать на кровати или подбрасывать вверх тарелки.

Пока я оглядывался, женщина с улыбкой наблюдала за мной. Она точно ждала, давая мне время осмотреться. Потом вдруг она соскользнула с дивана, подхватила потир и отпила из него.

– Пей, – шепнула она, оказавшись передо мной и протягивая мне потир.

Я принял и сделал несколько глотков. Она тихо рассмеялась и поставила потир обратно. Потом проворно скинула с себя балахон и, оставшись голой, легко тряхнула пушистыми красноватыми волосами, разделёнными несвежим пробором. Я узнал Липисинову.

Последнее, что врезалось мне в память – это ванильный вкус её жирной алой помады и тяжёлый, пряный запах её тела.

***

Это необычное происшествие произвело на меня странное действие. Придя в себя на другой день, я не чувствовал больше ни стыда, ни досады. Напротив, что-то основательное, аккуратное поселилось в моей душе. Какое-то довольство, точно меня повысили в должности или навели кругом меня безупречный порядок.

Я дал себе слово не бывать у Алисы, но о «братстве» я уже не думал в этом роде. И когда Макс принёс очередной длинный глянцевый конверт из хорошей, плотной бумаги, я только усмехнулся. Я чувствовал, что совершается нечто неумолимое, независящее от моей воли и желания. И самое лучшее для меня – подчиниться ходу вещей и научиться извлекать из происходящего пользу. Я не думал ни о свободе, ни о том, что же на самом деле представляло собой «братство свободных людей». Из всей гаммы чувств, разыгравшихся в моей душе после «посвящения», я выбрал только одну, самую приятную ноту. Всё остальное казалось мне утомительным. «Стыд, сомнения – к чему всё это? – думал я. – Похоже на протискиванье в узкие двери... А зачем?..»

Третья наша встреча с «братством» должна была состояться на свежем воздухе. В письме говорилось, что нас ждёт какое-то испытание. В субботу, 30 октября, ровно в двадцать часов нам предписывалось явиться на Ярославский вокзал, дождаться электрички на Александров и ехать до станции, названием которой определялась её удалённость от столицы.

Около двадцати двух часов, как и значилось в письме, мы были на месте. Нам рекомендовалось занять места в четвёртом от головы вагоне, а при выходе воспользоваться последней дверью. И действительно, напротив двери в облаке бледного, дрожавшего фонарного света мы увидели кончик тропинки, которая как нитка из клубка, высовывалась из обволокшего платформу леса.

Небо над нами было чистым и по-осеннему высоким, отчего и звёзды казались особенно далёкими и мелкими. Полная рыжая луна глядела из-за леса испуганной кошкой. Я задрал голову и с шумом выдохнул. Клок серого пара, оторвавшись от меня, растаял в чёрном, холодном воздухе.

Электричка взвизгнула и со стуком исчезла в темноте.

– Подожди, – шепнул Макс, когда я вступил на тропинку. – Подожди, у меня фонарь есть...

Он извлёк откуда-то фонарик и пошёл вперёд, кое-как освещая тропинку узким и хилым лучиком. Место было неприятное: тропинка вилась, лес пугал звуками и темнотой. То и дело я оглядывался: мне всё мерещилось, будто кто-то крадётся за нами. А однажды я совершенно отчётливо услышал чей-то смех у себя за спиной. Я порывисто обернулся – никого.

– Макс, – тихо позвал я. – Здесь есть кто-то, слышишь? Кто-то смеётся.

Макс обернулся и, пятясь, пошарил кругом фонариком.

– Нет здесь никого... – зашептал он в ответ. – Показалось...

Мы поплелись дальше. К счастью, лес вскоре стал редеть. И сквозь ветки мы увидели рыжее пламя: там впереди горел костёр.

Костру мы обрадовались, точно в нём было наше спасение и обетование. Как два мотылька понеслись мы на свет его пламени. Но, выскочив из лесу, мы остановились потрясённые.

Перед нами раскинулось поле, лысое после пахоты. За полем унылыми огоньками светилась деревня. Луна, грустная и побледневшая, висела над опушкой. А под луной полыхал костёр. Кругом костра стояли люди в чёрных балахонах с капюшонами. Лица всех были обращены к огню. Несколько человек держали в руках факелы. Слышны были голоса, но слов я не мог разобрать – говорили довольно тихо.

В стороне от всей этой компании я заметил на земле чёрный куб. Скорее всего, это была большая коробка, покрытая тёмной тканью. На коробке лежали какие-то вещи, но слабый свет позволял различить только потир и череп. От костра в нашу сторону направился человек и, остановившись у коробки, сделал нам знак, чтобы мы подошли к нему. Когда мы приблизились, он передал нам два балахона и снова сделал знак, приглашая следовать за собой. Натянув на себя балахоны, мы поспешили за нашим провожатым к костру. Нам дали место, и мы оказались в круге. Всё происходило в молчании, только костёр потрескивал да пощёлкивал. И потому, когда вдруг раздался знакомый голос Инквизитора, я поневоле вздрогнул.

– Братья! – сказал он, и я понял, что слова его обращены к нам. – Вы были приняты в братство, но не были испытаны в верности братству. Сегодня великий праздник, и вам выпала честь доказать свою преданность именно в этот благословенный день. Вы клялись повиноваться братству. Вы клялись не отказываться от исполнения приказаний. Вы клялись топтать ногами все предрассудки. Вы клялись неустанно работать ради освобождения и нести свободу другим. Так поклянитесь же исполнить свою клятву! Докажите, что вы достойны выбора, который пал на вас!..

Я вдруг поймал себя на том, что, вглядываясь поочерёдно в фигуры и лица «братьев», изо всех сил стараюсь узнать Липисинову.

– Жизнь человеческая, – продолжал тем временем Инквизитор, – полна заблуждений. Люди готовы обоготворять друг друга только из чувства признательности, забывая разум и логику. Но, предаваясь чувствам, люди теряют свободу. Братство наше, призванное на борьбу с рабством, несёт свет человечеству. Мы будем бороться с рабством словом и мечом, пока не исчезнет последний из рабов! Поклянёмся же, братья, вести людей к счастью и уничтожать всех, кто встанет на этом пути!

– Клянёмся! – подхватили кругом.

– Клянёмся! – услышал я голос Макса.

– Клянёмся! – присоединился и я к хору.

Откуда-то сам собой взялся потир и пошёл по кругу. Рук не резали, и я не знаю, была ли кровь. Было сладкое, пьянящее с первых же глотков вино. И когда потир, обойдя круг, исчез так же таинственно, как и появился; когда Инквизитор, обращаясь к нам, спросил, готовы ли мы «ради уничтожения невежества и рабства прямо сейчас совершить акт правосудия», я уже чувствовал готовность совершать любые, самые дерзкие акты. Я чувствовал какое-то необыкновенное воодушевление, дикий восторг вперемежку со злобой. «Канкан» заиграл у меня в голове. Сначала тихо и медленно, потом всё громче и быстрее; кружась и, как воронка, затягивая меня в своё необузданное веселье.

В круг вошёл человек. Оказавшись возле меня, он вытянул вперёд руки. И я увидел, что на ладонях у него плашмя лежит огромный кухонный нож с чёрной ручкой и клеймом на лезвии. Этот нож рассмешил меня: дома, на кухне у нас был точно такой же китайский нож – на клейме красовалось гордое made in China. Мама рубила капусту таким ножом.

Дурацкое совпадение привело меня в восторг. Я потянулся к ножу, но тут новое сходство поразило меня. Что-то знакомое было во всей этой фигуре. И эти малиновые губы, и эти щуплые ручки, сжавшиеся в кулачки, едва только я принял нож. Ах! Ну, конечно... Он ухмыльнулся и исчез в темноте. В круг вошли новые люди. Их было двое. Они держали за углы чёрный полиэтиленовый мешок, чем-то набитый и тяжёлый. Бросив мешок мне под ноги, они отступили.