Blue Strawberry

Ее глаза, потерявшие в расплывшемся тумане четкость видения, спрятались за ресницами.

– Ты снова победил меня… Снова…- Прошептала она в полузабытьи, отвергая поражение и улыбаясь в его звериную шальную усмешку. – Как же я тебя ненавижу…

Гриммджоу ничего не говорил. Не то фыркая от напряжения, не то мурлыкая от удовольствия, он запустил свои пальцы в рот Клубнички, чувствуя на ощупь жар страстной ненависти на них, такой же неистовой, с которой руки не сдававшегося бойца сейчас вцеплялись в его волосы. Увлажненные подушечки вслед за мягкой ладонью Сексты пустились вниз и, возбуждая неблагодарно забытый уголок женственности Куросаки, с жадной быстротой принялись нагонять его температуру до общего накала девичьего тела. Ичиго вдруг вздрогнула и томно застонала, поймав стремительный микроэкстаз, а Джагерджак, уткнувшись довольной улыбкой в ее затвердевшую от наслаждения грудь, задвигался в своей довольной партнерше теперь еще быстрее и глубже, но при этом с поразительной нежностью услаждая ее, как мог делать только он.

– Ненавижу тебя… – шептала она, дрожа от победного наслаждения и всхлипывая от обрушившейся на нее силы, способной не карать, а приносить удовольствие, – … и люблю!..

«Правильно, Куросаки… Ненавидь меня… Ругай… Люби… Целуй… Побеждай… Поддавайся… Только не выпускай из своих губ, мыслей и тела! Ведь я сделаю все, чтобы в твоей голове не осталось больше никаких тяжелых воспоминаний! Чтобы твои сны никогда больше не потревожили черные кошмары! Чтобы твоя жизнь больше никогда не знала одиночества!»

– Ах, Гримм… Гримм-джоу! Гриммджоу! – Прокричала Куросаки, не в силах терпеть больше.

Джагерджак прижался к ее блаженной улыбке щекой и жадно дыша, собирая в легкие весь воздух в комнате и аромат волос любимой женщины, гулко прорычал ей над ухом, догнав и ее на вершинах их совместного удовольствия. Он рефлекторно дернулся, но Ичиго, как всегда, обхватив его всем телом, всеми мышцами, не отпускала своего арранкара из объятий. Пантера крепко прижался губами к ее пульсирующей венке на шее, восстанавливая дыхание для важных слов и возвращая рассудок. Его руки, ухватившиеся за простыни, выпустили не такую мягкую, как кожа Куросаки ткань, и деликатно провели по нежной бархатистой коже на девичьих плечах вверх и вниз. Ичиго тихо рассмеялась – очевидно, это было не так приятно, как щекотно.

– Побудь со мной, Гриммджоу, – прошептала она горячо любимое имя и уткнулась носом в не менее любимую голубоволосую макушку: он здесь, он рядом, с ней, в ней, повсюду, в каждой голубой клеточке его и ее тела. – Ведь я так люблю тебя…

«Конечно, Ичиго… Я ведь всегда буду с тобой рядом».

– Гриммджоу…

«Да… Повторяй мое имя, детка, ничье другое, только мое, родная, как ты всегда это делала…» – Арранкар крепко обнял Куросаки своими мускулистыми, сильными и от всего защищающими ручищами. Щекой и ухом прижался к ее груди, где в унисон ему билось живое человеческое сердце бывшей временной синигами. К черту это звание! Будь она хоть дважды синигами, трижды пустой, да, блин, хоть квинси, ангел или демон – наплевать… Для него она навсегда останется его любимой женщиной, его душой, его пристанью, его жизнью.

– Я тоже люблю тебя, Куросаки, и я… абсолютно счастлив, что могу быть с тобой…

====== CIII. ВМЕСТО ЭПИЛОГА: ПРИКЛЮЧЕНИЯ НЕ ДРЕМЛЮТ ======

Голубоволосый мужчина нервно ходил по платформе, высматривая вдали прибытие поезда и будто желая ускорить его приближение одним только взглядом. На нем было длинное кашемировое пальто, черное, почти в пол, в цвет замшевых туфель с острым носком. Под ним он был одет в темные джинсы и рубашку спокойного сине-голубого цвета не под стать небесной яркости в своих глазах и волосах. Воротник был дерзко распахнут на несколько пуговиц в петле ослабленного тонкого черного галстука, и это несмотря на зимнюю погоду. Сегодняшний февральский день встречал всех прибывавших в Токио ощутимым морозцем и срывавшимся снежком.

Но Гриммджоу Джагерджаку не было холодно. Напротив, от нетерпеливости и негодования его бросало в жар, ведь чертов поезд из Каракуры запаздывал вместе с его рыжеволосым счастьем «на борту». Раздраженный, он то и дело поглядывал на электронное табло, где нужная строчка с заветным номером поезда никак не объявлялась. Зато квадратные цифры часов сменялись так быстро, что Секста подумывал, а не разбить ли их, чтобы они не выводили его из себя и не отдаляли от него приезд Куросаки пропастью минут? А, может, ему сорваться к ней в сонидо? Ну, да, глупость какая-то… А кто с гигаем будет возиться? Да и Ичиго вряд ли оценит этот поступок: она-то его дух не увидит. Пантера злился и заводился сильнее: плевать на него, лишь бы ее увидеть, лишь бы удостовериться, что с ней все хорошо, и всему виной проклятый поезд, ползущий как черепаха, а не нашествие каких-нибудь пустых...

Тут он удержал себя снова – на случай последнего у Куросаки имелась верная «подружка…», то есть, «подушка безопасности» в лице занудного квинси, который вместо бывшего одноклассника в одночасье сделался ее нынешним однокурсником и буквально не отходил от нее ни на шаг. Этот очкарик самым наглым образом сопровождал Ичиго на всех лекциях, ел с ней на переменах, возился с непутевой студенткой в университете, засиживался с ней в библиотеке… Нет, не то, чтобы Джагерджак ревновал свою Клубничку к этому заморышу, но все же его заметное присутствие в жизни Ичиго, сводило злостью зубы Пантере и он порой очень сильно хотел задать наглецу трепку, если бы… тот не был так полезен для бывшей синигами, утратившей силы. Что не говори, но квинси всегда приходил ей на помощь в те самые минуты, когда Гриммджоу физически не мог находиться рядом с ней.

«Ай, ладно», – отмахнулся Секста: в конце концов, наличие в их новой жизни единственного из всех друзей Куросаки, можно было пережить. У него было с кем сравнивать, ведь переезд в Токио вовсе не означал, что Ичиго утратила связь со всеми остальными. Мало того, что она каждый месяц отправлялась домой проведать своих старых друзей и побыть с родными, так эти самые друзья и родные любили наносить неожиданные ответные визиты в их квартиру, доводя вовсе негостеприимного Гриммджоу до откровенного бешенства. Полоумный папаша, лезущий обниматься с «будущим зятем» на каждом ходу, малявка-двойняшка, задирающая его по любой мелочи, «принцесса», пичкающая всех неимоверной гадостью собственного приготовления, ее отмороженный Куатро, любящий упражняться на бывшем товарище по Эспаде в своих остротах, Мацумото, каждый раз опустошающая их бар вместе со своим скользким, хитрым, наглым лисом, который непременно устраивал под конец какую-нибудь подлянку… Б-р-р-р. Джагерджак поморщился, вспоминая каждого из этой сумасшедшей компашки, именуемой «дорогими людьми для Куросаки» и, к превеликому сожалению арранкара, все они в связи с этим получали статус неприкасаемых для разборок в присущей ему манере... Похоже, ему не оставалось ничего иного, как смириться, и радоваться, что хотя бы два человека из круга Ичиго были действительно нормальными: трогательная Юзу, задабривающая его своими кулинарными изысками, да молчаливый Чад, не напрягающий вообще никого своим частым присутствием.

Пантера выдохнул: черт, в такие вот минуты расставания, он бы добровольно согласился выдержать всех этих чудаков вместе взятых, лишь бы находиться рядом со своей любимой рыжеволосой женщиной. Сердце кололо от какого-то непонятного тревожного чувства, а Джагерджак привык доверять своей интуиции. От необусловленного бессилия он яростно запустил пальцы в мокрую от усилившегося снегопада шевелюру на затылке и устало прижался к холодной стене перехода. Голубые глаза вновь загипнотизировали табло: «Ксо, Куросаки, где же тебя носит?.. И почему мне так до жути неспокойно на долбанной душе?!»

Гриммджоу сделал глубокий вдох и выдох: он просто себя накручивал, да еще и в такой день... И кто придумал этот дурацкий праздник Святого Валентина? Он вообще не любил торжества, касающиеся его, ведь это он хотел всегда радовать Ичиго своими подарками, сюрпризами, признаниями и не один раз в году, а круглогодично и ежесекундно. Ему было за что ее благодарить – эта душа, разрывавшая сейчас его на куски, приносила ему же и самые приятные на свете чувства: любовь, радость, счастье, удовольствие, восторг, эйфорию. И все это было бы невозможно без рыжеволосого воина, спасшего его однажды от смерти и пробудившего в нем жизнь, увлекая за собой карамельной волей и благородством.

– ...Будьте внимательны, господа пассажиры. Прибывает скорый поезд номер N, следующий из Каракуры в Токио...

«Фу-у-ух!» – Выдохнул с огромным облегчением Гриммджоу и не заметил сам, как вдруг улыбнулся, представляя перед собой любимое лицо, которое он – о, ужас! – не видел целых два дня! «Плевать, – осклабился Секста, – да, я люблю ее, а кто сказал, что любовь это не безумие?» За эти полтора года он реально так сильно привязался к своей рыжей синигами, что был одержим ею и уже не представлял без нее своего существования… Не мог спать нормально, дышать спокойно, ступать уверенно, думать ясно, все время упираясь в голове в ее карамель, а на деле – не находя ее перед собой… «Дурак, ты, Гриммджоу», – пожурил он себя за излишнюю эмоциональность для Эспады. Ну, вот, кто мог подумать из арранкаров, что бесстрашный и бессердечный Джагерджак станет изнывать от тревоги и тоски по рыжеволосой соплячке, отдавая себя ей без остатка и мучаясь, когда он не был ей нужен... пускай и на каких-то пару дней, ведь он любил ее до неприличия сильно, бесконечно и самоотверженно.