Бог бабочек

– М-мой господин, я…

– Ударь его.

– Что? – замерев, вижу только кончик твоего пальца – а он по-прежнему направлен на кота. Наверняка я не так поняла. Наверняка…

– Ударь его! – (Дёргаешь подбородком в сторону кота. Спокойно берёшь с подоконника зажигалку и сигареты, закуриваешь; меня почему-то начинает мутить). – Вот этого, рыжего. Хочу увидеть, как ты его ударишь. Бей.

Тошнота разрастается в горле. Беспомощно смотрю на кота – он уже идёт за твоими объятиями, точно не веря в случившееся; мягкие подушечки лап бесшумно касаются пола, усы топорщатся вопрошающе: я сделал плохо? за что ты наказываешь меня?

Эти вопросы мне слишком знакомы; сглатываю горькую слюну.

– Не могу, мой господин. Прости. Я… не могу бить кошек.

Выдыхаешь струйку дыма, скорчив пренебрежительно-удивлённую гримасу – будто я несу безнадёжный абсурд.

– Я чего-то не понимаю – или ты хочешь нарушить мой приказ?

– Не нарушить. Я… – (Кот садится рядом со мной. Смотрит на тебя снизу вверх, обернув хвостом пушистые «штанишки» на задних лапах. Его уши чутко подрагивают: он слушает нас – громких, неуклюжих великанов). – Прикажи что угодно другое. Пожалуйста.

– Но я приказываю это! – (Докурив, ты с силой вдавливаешь окурок в пепельницу). – Я твой хозяин или твой коллега? Если хозяин, какого хрена ты претендуешь на обсуждения?.. Бей!

Твоё слово претендуешь – ещё один знак того, что спорить дальше нет смысла.

Медленно выдыхаю. Тихо, – велю себе. Тихо-тихо-тихо. Тшш. Всё будет хорошо. Наверное.

Кот не смотрит на меня. У него маленький, аккуратный чёрный носик – почти такой же, какой был у Мики.

Прости меня.

Легонько шлёпаю кота пальцами – в бок, попадая по шерсти. Он изумлённо смотрит на мою руку (видимо, размышляет: оба великана сумасшедшие – или только тот, что покрупнее?..), но не убегает. Ты раздражённо морщишься.

– Я, конечно, не зоолог, но, блядь… Это естественные механизмы природы. Ты в курсе? В природе они дерутся друг с другом, как и все животные. Часто – жестоко. До травм, до крови, до порванных ушек…

– Я знаю.

– И матери шлёпают лапой котят. Несколько раз сам видел. И за шкирку их таскают – так же, как я его кинул. Им это не больно.

Складываешь руки крестом и настойчиво постукиваешь одной об другую, как бы подчёркивая: вообще не больно.

Кот с недоумением вертит золотисто-рыжей головой. Ждёт, чем закончатся переговоры великанов.

– Я… понимаю.

– Так в чём дело? Ударь ещё! – (Подносишь пальцы, сложенные «домиком», к подбородку – точно политик, решающий судьбы мира на международном саммите). – Я же не просил тебя бить так, чтобы ему было реально больно. Просто – чтобы это был удар! А ты до него еле дотронулась.

Отворачиваюсь от кота. Плевать на всё – хотя бы не буду смотреть. Уже не различаю, что так противно горчит во рту: страх, или тошнота, или привкус всё того же зловонного разочарования.

Мелькает крамольное: прежний ты не приказал бы мне этого. Но я быстро одумываюсь – вполне мог бы приказать. Для тебя всегда было важно преодоление границ. Нужных и ненужных, настоящих и навязанных условностями, своих и чужих – всё равно. Любых. Они злят тебя; ты им противоположен, даже когда за них ратуешь.

Потому что богов нельзя ограничить.

Вытягиваю руку. Странное чувство – бить не глядя. Точно так же я отворачиваюсь, протягивая руку, когда сдаю кровь из вены. Если разобраться, весьма по-детски: не вижу – значит, не страшно.

Бью сильнее.

Пальцы попадают в мягкое, потом – в тёплое, по телу; кошки всегда теплее, чем мы. Когда в детстве я болела и мучилась от озноба, Мика ложилась на меня поверх одеяла и грела – сквозь него, словно дымчато-серебристое солнце.

Мика.

Закрываю лицо руками.

– Юль? Ты чего?

Трясу головой. Уже не могу ответить – рыдания душат, жгут щёки, спазмом пережимают горло. Бросаешься ко мне и, приподняв, обнимаешь.

– Тихо. Тихо, ну что ты? Ну?..

Гладишь меня по волосам и спине; задыхаясь, топлю в слезах твою футболку. Бессмысленно – но терпеть дальше нет сил. Ты бормочешь ещё что-то заботливое, укутываешь меня в свою кофту; так та сладострастная жестокость – всё же блеф? Мне удалось пробить лёд – или это очередная иллюзия?.. Я совсем запуталась.

– Ну-ну-ну… Дурочка. Не надо плакать. Надо успокоиться и рассказать, – наставительно произносишь ты. Берёшь меня за руку, открывая балконную дверь; прохладный ночной воздух чуть отрезвляет. Кошка-мать устремляется за нами, но ты непреклонно захлопываешь дверь перед её мордочкой. – Пошли!

Иду за тобой – бездумно, как лунатик. На балконе ты снова протягиваешь мне пачку сигарет; апатично отказываюсь. Пожав плечами, закуриваешь один.

– Ну, давай, Тихонова! Я слушаю.

Набираю в грудь побольше воздуха. Тучи над горами, наконец-то проплакавшись, расступились, и звёзд в ясном небе ещё больше, чем было вчера. Ночь пахнет свежестью, зеленью и влажной землёй. Горы спят, завернувшись в чёрные пледы, и далёкий свет фар от чьей-то машины разрезает их двумя лучами-ножницами.

С чего начать?..

Я рассказываю долго – но главного всё равно не расскажешь. Не могу рассказать, как тихо и тоненько Мика мяукала, когда встречала маму с работы (никогда – если злилась или хотела есть; в отличие от других кошек, это она выражала молча, одним укоризненным взглядом – таким укоризненным, что нас охватывал стыд); как любила ложиться на мои тетради по черчению (большое, белое и мягкое – наверное, они казались ей второй постелью) и лишать меня всех шансов доделать домашнее задание; как смешно наклоняла голову, когда было неудобно жевать кусочки корма – строение челюсти ей досталось от породистого персидского отца; с каким суровым достоинством отворачивалась, если её пытался погладить кто-то из чужих…

Как отчаянно вырывалась, пока я держала её, а мама меняла ей бинты и ставила уколы после операции. Операции, которая не помогла. В то лето я отнесла в ветеринарную клинику все свои сбережения с повышенных стипендий – не хотела и не могла верить, что всё может кончиться так.

Так, как всегда кончается.

В то лето я впервые была абсолютно взрослой – и абсолютно несчастной.

– …В общем, вот так. Всё это очень глупо.

Качаешь головой. Под мой сбивчивый монолог твой взгляд становился всё мягче и яснее – как небо после грозы.