Бог Боли

— С каких пор ты это делаешь?

— Что делаю?

— Смеёшься.

— Я смеюсь только рядом с тобой.— Я провожу пальцами по ее волосам, массируя кожу головы. — Если говорить серьезно, то я чист. Я не только всегда пользуюсь презервативом, но у меня уже несколько месяцев не было секса.

— Почему?

— Причинение боли обычно является достаточной стимуляцией.

— Но не со мной?

— Не с тобой. — Я должен был трахнуть ее, овладеть ею, поставить на ней свою метку, чтобы никто не осмелился приблизиться.

Она закусывает уголок губ.

— Если ты всегда использовал презерватив, почему не использовал со мной?

— Я забыл, а когда вспомнил, ты пропитала мой член своей кровью. Я ни за что на свете не отказался бы от этого ощущения.

— Ты... не надо так подробно.

— Это ты спросила. Теперь расскажи мне...— Я глажу длинные пряди ее волос, притягивая их к своему лицу и слегка разочаровываясь, что они пахнут моим шампунем, а не ее.— Почему ты была девственницей?

Она снова шевелит пальцами ног в воде.

— Трудновато потерять ее, когда меня окружала слишком заботливая семья. Но даже когда у меня была возможность, я не хотела заниматься сексом на заднем сиденье машины или в темном углу на вечеринке, где это было бы просто неумело. Возможно, это прозвучит банально, но я хотела, чтобы это был особенный момент.

— И он был особенным?

— Это было нечто большее. — Она смотрит на меня. — Определенно не то, что я ожидала.

— Несмотря на все порно?

— Несмотря на это. И перестань быть таким осуждающим. По крайней мере, порно научило меня кое-чему.

— Например?

— Тому, что оно отличается от реальной жизни.

Мои пальцы возвращаются к мягкому ритму мытья ее волос.

— Насколько отличается?

—Реальная жизнь более мощная, более интенсивная, более... подавляющая. — Она смотрит на меня. — И это больно.

— Боль — это катализатор удовольствия. — Я беру лейку душа и начинаю смывать шампунь с ее волос. — Ты могла бы остановить это, если бы это стало слишком сильно.

— Нет. — Она прислоняется к моей руке, трется об меня, как котенок. — Мне нравится боль, но только если после этого ты будешь делать такие ванны.

— Просто чтобы ты знала, я не буду таким всегда.

Она смахнула воду с глаз и закатила их.

— Не ожидала от тебя такого, садист.

Улыбка подергивает мои губы.

— Смотри. Ты даже радуешься этому. — Она смотрит на меня через плечо. — Знаешь ли ты, что после причинения боли ты становишься дружелюбным? Не уверена, должна ли я радоваться или пугаться этой новости.

— Я голосую за второе.

— Мой Чайковский. Ты такой головорез.

Мой добрый юмор исчезает.

— Какого хрена я сказал о поклонении этому композитору?

Ее глаза расширяются, и она прижимает пальцы к губам.

— Прости, я забыла.

— В следующий раз я посажу тебя к себе на колени.

— Да, сэр, — передразнивает она.

— Не называй меня так.

— Разве вам, ребята, не нравится, когда вас называют сэр или мастер?

— Не мне, и не с тобой.

— Хорошо, потому что я предпочитаю называть тебя по имени. — Она улыбается, так широко, так счастливо, что я хочу сожрать эту улыбку.

И ее.

Я хочу пороть ее, шлепать ее, согнуть ее на краю и трахать ее снова и снова, пока она не будет выкрикивать мое имя.

Мне требуется весь мой контроль, чтобы встать.

— Я оставлю тебя.

Маленькая рука ловит мою, притягивая меня к себе.

Ее невинное выражение лица заполняет мое зрение, когда она говорит:

— Тебе нужно идти?

— Я не могу просто остаться и смотреть на тебя.

— Ты точно можешь. — Она брызгает ногой в воду в противоположном направлении. — Ты также можешь присоединиться ко мне.

Я наслаждаюсь ее победной ухмылкой, когда поворачиваюсь. Эти ее пытливые глаза открыто наблюдают за мной, когда я спускаю боксеры и отбрасываю их в сторону.

Она изучает каждое мое движение, и это ничем не отличается от того, как если бы она впивалась своими острыми ногтями и зубами в мою плоть.

Я никогда так не гордился своим телосложением, как в этот момент, когда Анника наблюдает за мной, словно я ее Бог, созданный по заказу.

Мой член твердеет от ее внимания, требуя второго раунда траханья ее мозгов.

Вместо этого я заставляю себя сесть в теплую воду напротив нее.

Она вытягивает ноги так, что они упираются в мои бедра.

— Мне кажется, ванна слишком мала для нас двоих.

— И ты только сейчас об этом подумала?

— Это только что пришло мне в голову. — Она скользит ногой вверх, поглаживая мой бок пальцами с фиолетовым ногтями.

Кожа в том месте, где она прикасается ко мне, посылает электрический разряд прямо к моему члену.

— Прекрати это, если не хочешь, чтобы тебя трахнули мокрой прямо здесь и сейчас.

Она прикусывает нижнюю губу, как маленькая соплячка, но опускает ногу так, что она упирается мне в бедро.

— Что означает татуировка паука?

— А разве она должна иметь значение?

— Нет, но это необычно, что кто-то вытатуировал такого большого паука на своей коже, поэтому я подумала, может быть, за этим стоит какая-то история.

Я свесил руки через края ванны и откинул голову назад.

— Больше похоже на трагедию.

— Трагедия? — ее голос едва слышен.

Не знаю, из-за этого или из-за мирной атмосферы, но слова вырываются из меня с легкостью, которой я никогда раньше не испытывал.

— Был трехлетний мальчик, чей отец был достаточно могущественным, чтобы к нему и его матери относились по-другому, потому что они были его семьей. Хотя мальчик всегда думал, что на самом деле они не были семьей. Его родители ежедневно ссорились, изменяли друг другу и только на людях вели себя как идеальная пара. Но они оба любили его, поэтому он смирился с этим. Однажды, проснувшись, он узнал, что его отец умер, попав в скандал. Скандал потряс весь город. Мальчика и его мать преследовали репортеры, незнакомцы, злые враги, недовольные инвесторы, влиятельные недруги и полиция. Много чертовых полицейских и других громил. Они все прибывали и прибывали, как канализационные крысы. Они допрашивали и требовали. Они угрожали и избивали мальчика и его маму. Они конфисковали почти все их имущество, включая его маму. Трехлетний ребенок не должен был помнить все это, но он помнил. В ярких подробностях. Он помнил, как прятался под кроватью, за дверью и в шкафу. Не только от мужчин, но и от своей матери.