Бог Гнева

Ее шея краснеет, когда она снова смотрит на меня, используя мое лицо как якорь, пока хватается за меня.

— Это новое ощущение...

Вверх.

Вниз.

— Ты ощущаешься по-другому.

— Как по другому? — я отпускаю одно из ее бедер и хватаю ее за горло.

— Я не знаю. Это... просто по-другому.

— Плохо по-другому?

Из ее пухлых губ вырывается вздох.

— Нет... Хорошо по-другому.

Мой большой палец появляется возле ее рта, и она заглатывает его в свое влажное тепло, посасывая, целуя и облизывая его, как будто это мой член.

Я становлюсь тверже внутри нее и почти кончаю прямо здесь и сейчас.

— У тебя может быть по-другому, но только со мной, — я ускоряю ритм, и ее соски еще сильнее прижимаются к моей груди. — Ты не позволишь никому другому прикасаться к себе, или, клянусь, блядь, это будет последний раз, когда они прикасаются к чему-либо.

Из нее вырывается стон, и она крепче вцепляется в меня, ее киска сжимается вокруг меня все сильнее.

— Мне нравится, как ты берешь мой член и как ты выглядишь, когда я тебя трахаю. Твоя кожа краснеет, губы раздвигаются, и ты стараешься соответствовать моему ритму. Но знаешь ли ты, что я люблю больше всего?

Она качает головой, дыша неглубоко в погоне за кульминацией.

— Как ты выглядишь, когда кончаешь, произнося мое имя, — я приподнимаю ее, а затем снова насаживаю на свой член.

Сильная дрожь сотрясает ее, когда она бьется в спазмах и сжимается.

— Скажи мое имя, Сесилия.

Она поджимает губы, даже когда гонится за оргазмом и прижимается ко мне. Даже когда обнимает и сжимает меня.

— Скажи мое гребаное имя.

Она продолжает задыхаться, но не открывает рот, а смотрит на меня с чистым вызовом.

Как раз в тот момент, когда она переживает свой оргазм, я выхожу из нее, прижимаю ее спиной к дивану и кончаю ей на грудь.

На ее лице появляется выражение разочарования. Она никогда не признается в этом, но Сесилии нравится, когда я окрашиваю ее киску своей спермой. А еще больше она любит, когда я вгоняю ее внутрь, не позволяя вытечь ни капле.

Но сейчас она спровоцировала меня, и я сделал то же самое.

Мы оба тяжело дышим. Я, потому что хочу задушить ее на хрен. Она — из-за хрен знает чего.

Я хватаю ее за волосы, притягивая к себе.

— Думаешь, гребаное восстание защитит тебя от меня, Сесилия? Думаешь, я не вытравлю его из тебя?

Она не трусит. Ее взгляд становится еще более вызывающим.

— Ты используешь меня по неправильным причинам. Почему я не могу сделать то же самое?

— По неправильным причинам?

— Ты думаешь обо мне как о собственности, не так ли? Кто-то, кем ты можешь владеть, кого ты можешь контролировать и чью жизнь ты можешь диктовать. Ну, а я думаю о тебе как о члене, который каким-то образом знает, как меня трахнуть.

Эта маленькая...

Я делаю глубокий вдох, чтобы не дать себе действовать в соответствии со своими убийственными мыслями.

— Ты действительно принадлежишь мне, Сесилия. Каждый последний гребаный дюйм тебя. Привыкнешь ты к этому или нет. Будешь ли ты бунтовать или нет, факт остается фактом — ты шлюха моего члена. Ты моя шлюха.

Ее губы дрожат, становясь бледнее, и я не хочу смотреть на нее. Не сейчас, когда она борется с демонами, частью которых являюсь я.

Которые, как она уже поняла, являются моей частью.

Я отпускаю ее так мягко, как только возможно в данных обстоятельствах, и иду в ванную, чтобы привести себя в порядок.

Когда возвращаюсь с мокрым полотенцем, она все еще лежит на спине, ноги раздвинуты, бедра блестят от наших оргазмов, ее сиськи и живот окрашены моей спермой.

Мгновенная эрекция.

Блядь.

Сесилия не протестует, пока я вытираю ее. Все это время выражение ее лица остается пустым, и она делает вид, что ей неинтересны мои прикосновения, пока я переворачиваю ее, как куклу.

Однако непроизвольная дрожь и довольные звуки, которые она издает время от времени, выдают ее.

Однако она не смотрит на меня. Ни когда я разжигаю костер, ни когда передаю ей бутылку с водой, ни когда приношу нам одеяло.

Она думает, что это для нее, и начинает брать его, но я хватаю ее за руку и притягиваю к себе так, что мы оба оказываемся под ним.

Когда она пытается отстраниться, я притягиваю ее ближе к себе, так что её обнаженное тело прижимается к моему.

Я чувствую, как она напряглась, и приподнимаю ее подбородок, чтобы заглянуть ей в глаза. Она хмурится, и в них появляется замешательство, значит, она не отключилась. Она в безопасности.

Неохотно я отпускаю её и смотрю на огонь.

— Что это было? — шепчет она в тишине. — Почему ты так на меня смотрел?

— Как?

— Как будто ты искал... призрака.

Полено потрескивает, пожираемое пламенем, и я предлагаю ей маленькую правду.

— Может быть, так и было.

Она еще больше расслабляется в моих объятиях, и я наслаждаюсь ощущением того, что она немного ослабила свое сопротивление.

— Это связано с тем, что я отключаюсь?

Я киваю.

— Ты знаешь многих людей, похожих на меня?

— Только одного, — я молчу, пока она смотрит на меня своими пытливыми глазами, но я не смотрю на нее. Я не могу. Не сейчас. — Моя мама.

— Что с ней случилось? — ее голос мягче, чем тишина, даже когда она нарушает ее, наносит удар и отказывается оставить рану в покое.

— Почему ты думаешь, что что-то случилось?

— В таких ситуациях всегда что-то происходит. Люди по-разному справляются с травмой. Одни интернализируют ее, другие выражают, но факт остается фактом: шрамы останутся навсегда.

— Значит, ты признаешь, что у тебя есть шрамы.

— Я никогда не отрицала того, что они у меня есть.

— Значит, ты просто скрывала их.

Из нее вырывается длинный вздох.

— В прошлом скрывала. А теперь нет.

— Почему?

— Мама всегда говорила мне, что если я приму свои шрамы, то буду чувствовать себя более комфортно в своей коже. Я хочу чувствовать себя комфортно в своей коже больше всего на свете. Я хочу, чтобы моя голова перестала мучить меня прошлым.

Дрожь проходит по ее телу, и она прижимается ближе ко мне, как будто я — ее безопасное место. Я кто угодно, только не гребаная безопасность, но сейчас я хочу быть для нее убежищем.