Бог Гнева

Он трахает меня, иногда преследуя, иногда просто беря на кровати или диване в обычных позах.

По какой-то причине я думала, что мне это никогда не понравится, что я слишком ущербна, чтобы испытывать удовольствие без какого-то возбуждения или принуждения. Джереми научил меня, что я могу наслаждаться обычным сексом.

Хотя назвать его обычным можно с большой натяжкой. Он по-прежнему груб, интенсивен и иногда использует нож. Не то чтобы я жаловалась.

Джереми пробудил во мне части, которые были в спящем состоянии до его появления. Части, которые оживают вокруг него, ожидая момента, когда он снова прикоснется ко мне.

Неважно, будет ли он преследовать меня или ляжет на меня и трахнет меня. Я жажду большего после каждого раза.

Я сильна, несмотря на то, что отдаю ему свою власть. Он не злоупотребляет ею и заставляет меня чувствовать себя в безопасности в его объятиях.

Я поняла, что чувствую себя так, потому что это Джереми. Если бы это был кто-то другой, у меня не было бы такого уровня желания и спокойного принятия своей сексуальности.

Каждый вечер он моет меня или принимает душ вместе со мной. Спрашивает меня о том, как прошел мой день, и не в том смысле, как в светской беседе, когда люди спрашивают, а потом отключаются.

Джереми действительно внимательно слушает все, что я говорю. Он заставляет меня чувствовать себя важной и нужной, как будто мне есть на кого опереться.

Мне все еще нужно быть осторожной, чтобы не оклеветать кого-либо в его присутствии или упомянуть даже о малейшем раздражении, потому что на днях я рассказала ему, что коллега неумышленно поцарапал мою машину, а на следующий день краска на машине этого коллеги была полностью испорчена.

Когда я спросила Джереми, не он ли это сделал, он пожал плечами.

— Наверное, это произошло непреднамеренно.

Мне трудно примириться с этой его частью, хотя я знаю, что, вероятно, невозможно остановить его от того, чтобы он был самим собой.

Но это компенсируется тем, что он сделал для меня полки в коттедже и продолжает набивать их мангами. Или когда он слушает, как я без остановки говорю о них, и его это не беспокоит. Если только я не называю персонажа сексуальным или милым, тогда он точно начинает сомневаться, не стоит ли ему от них избавиться.

Ревность к вымышленному персонажу — проверено.

Ночью он укрывает меня и позволяет мне спать только в коконе его тела или на его коленях.

Как сейчас.

Я смотрю на него вверх, на твердые рельефы его лица, гладкий пресс и татуировки, которые сгибаются вместе с его мышцами, пока он набирает текст на телефоне. Его вторая рука бесстрастно лежит на моей груди, почти прикрывая все это.

Уже три часа ночи. Хотя я спала всего несколько часов до этого, я не могла не проснуться снова.

На этот раз не из-за сонного паралича. На самом деле, в последние несколько дней у меня его не было.

Я не могла нормально заснуть из-за двух вещей, которые не давали мне покоя. Думаю, я только что подтвердила самую незначительную из них.

— Ты не спишь? — спрашиваю я низким голосом.

Джереми отводит телефон от своего лица, бросает его на диван и позволяет своим пальцам запутаться в моих волосах. Это действие стало настолько естественным, что я не могу не закрыть глаза в ответ на его прикосновение.

— Я сплю. Только не часто и не слишком много.

— Почему?

— В раннем подростковом возрасте я старался не спать, потому что это приносило кошмары о менее гламурной версии мамы, и с тех пор это вошло в привычку.

Я обхватываю рукой ту, что на груди, нежно поглаживая кожу и вены сзади.

— Я понимаю. Я тоже предпочитала не спать, когда сонный паралич становился слишком сильным. Всякий раз, когда наступала ночь, и мир спал, мысль о том, чтобы закрыть глаза и подвергнуться нападению повторения того, что произошло, доводила меня до слез. Это пугало меня.

Его пальцы делают паузу в моих волосах, прежде чем возобновить свой ритм. Это доля секунды, но я чувствую перемену и улавливаю ход его мыслей.

— Джереми, нет.

Он поднимает бровь.

— Я ничего не говорил.

— Тебе и не нужно было. Я вижу по твоим глазам, что ты планируешь еще немного помучить Джона в тюрьме, может быть, перейти на следующий уровень и убить его.

— Он еще не заслужил смерти, и не заслужит ее в течение следующих, скажем, тридцати лет. Хотя он будет желать ее, бесчисленное количество раз в день.

Я вздрагиваю, и он замечает, потому что его глаза сужаются.

— У тебя есть возражения?

— Мне просто... трудно ко всему этому привыкнуть. Ты уже забрал у Джона все мои и других девочек фотографии и сжег их. Его уже посадили за его преступления. Он потерял свою репутацию и свободу. Разве этого не должно быть достаточно?

— Нет. Ему придется потерять свое достоинство и разум, и даже это не будет достаточной платой за то, как он заставил тебя страдать. Он лишил тебя силы, и я лишаю его взамен. Он будет заперт в этой тюрьме навечно, не имея возможности бороться за выход. Точно так же, как он заставил тебя чувствовать себя запертой в собственном теле.

От мрачного контраста его мести меня бросает в дрожь, и мои губы дрожат, когда я говорю.

— Не уверена, должна ли я быть тронута или напугана.

— Наверное, и то, и другое.

Я улыбаюсь.

— Ты должен был сказать «тронута».

Его пальцы сплетаются с моими, переплетаясь на моей груди так, что он чувствует биение моего сердца.

— Я не хороший человек, Сесилия. Я не буду притворяться, что это не так, иначе окажу услугу тебе и себе. Однако я тот, кто будет уничтожать твоих демонов одного за другим, пока ты, наконец, не освободишься от них. Я буду прикасаться к твоим шрамам, пока ты не привыкнешь к ним и не сможешь жить с ними, потому что именно они делают тебя той, кем ты являешься.

Святое...

Я удивлена, что мое сердце не выплеснулось на землю, не поползло к его ногам и не исчезло прямо перед этими бесплотными глазами.

Никто никогда не говорил мне этого, и тот факт, что это исходит от такого сурового человека, как Джереми, делает это в десять раз хуже для моего здоровья.

— Я думала, ты меня ненавидишь, — пробормотала я уязвимым голосом, который ненавижу до глубины души.

Почему ему удается одними лишь словами дергать, толкать и разрывать мои сердечные струны?