Бог не Желает

– Вы не местные, у вас нет причин злиться на нее. Уловили?

Аникс Фро пожала плечами.
– Ей тяжело, да.

– Водичка?

Та изучала Бенжера, прищурившись.
– Ты точно хочешь попытаться?

– Да, хочу.

– Вытянешь это дело, и я трахнусь с тобой. Может быть.

Бенжер быстро моргнул, затем заморгал медленнее.
– Ух? О, я хотел сказать ха-ха. Понятно? Я не такой говнюк, как вы думали.

– Я не забуду, как ты отказывал мне в исцелении, когда я случайно резала палец. Я о том, что ты станешь в моих глазах хорошим человеком, Бенжер. На время.

Аникс Фро, недоверчиво смотревшая на Водичку, нахмурилась.

– Это предложение чего? Вероятностного секса?

– Точно, - сказала Водичка.

Бенжар яростно потер лицо и продолжил: - Во-вторых, и она не должна бояться вас. Вы ей незнакомы. Пока что.

К ним подходил еще один человек. Местный житель, лицо скрыто промокшим капюшоном. Вздрогнув, когда чуть не врезался в Водичку, он громко выругался и ступил в сторону. Водичка снова встала на пути.
– Не сегодня, - сказала она - Проваливай домой к жене, пока я не выпотрошила тебя за скотство.

Местный торопливо отступил, затем замедлил шаги и оглянулся. Из-под плаща появился мешочек.
– Еда, - произнес он.
– Для Серлис.

Когда Бенжер кивнул, Водичка подошла и взяла мешочек.

Серлис мало что помнила из детства, еще меньше о днях юности. Все было отнято у нее за единый день. Теперь лишь рваные куски образов плавали в памяти, обрывки алого цвета кровяного масла. Например, тощие коленки на камнях пляжа, как она сдвигает крупные камни, чтобы обнажить тонкий песок, сделанный как будто из стеклянных бусинок ошеломительного разнообразия оттенков. Как плачет от его мерцающей магии.

Бывали времена - когда ее охватывала лихорадка - она видела эти пригоршни песка, и краски рождали боль в глазах. Ужасную боль, но она не могла оторваться, и боль ползла под кожу, будто пламя, растекалась и охватывала лицо, шею, затем грудь, плечи, руки, ладони.

Солнечный свет и яркие краски были отравой в ее венах.

Еще день, день озерного льда, обширной полосы ослепительной белизны, поверхности, вылепленной северными гостями-ветрами. Мужчина и женщина - родители? Может быть. Воздух был холоден, но свеж, она была одета так, что не чувствовала укусов мороза. Плюмажи дыхания из смеющихся губ, восторженные возгласы, хруст пробитого наста, когда она упала.

Тело ее стало раскаленным котлом, алый пар то и дело взлетал, поглощая душу. Этот котел был домом красной гадины. Она видела, как змея разворачивает кольца, голова пробивает слой льда, и вода в полынье уже не вода - кровь.

Было бесполезно хранить воспоминания о девочке, которой она была. Каждое лишь подчеркивало, кем она стала. Однако они жили, ни к чему не привязанные. Она пришла к убеждению, что это неспроста. Каждая невинная сцена существует в разуме, чтобы быть опороченной, и ее судьба - следить, как яд снова и снова побеждает.

Гадина шевелилась. Она сидела на чердаке, в комнате сына, и смотрела в тусклое окно. Дождливые дни были лучше. Вода пожирала дали, делала всё серым и синим. Мало кто ходил по грязным улицам. Дымы из труб скорее размазывались по стенам, нежели летели ввысь. Внешний мир имел обыкновение исчезать за тяжелыми стенами мощного ливня с озера.

Первый мужчина придет к закату. Принесет еды и немного монет. Они все несли еду, ведь ей трудно было покидать дом, выходить к ненавидящим ее горожанам, особенно женщинам.

Обрывочность была свойственна лишь воспоминаниям о жизни до масла. Все последовавшее горело в рассудке с жестокой четкостью. Кровяное масло впиталось в нервы, обострив чувства и казалось, нет предела впечатлениям, врезающимся в память. Каждый вопль отвращения и экстаза, что срывался с губ, и теперь отзывается эхом; каждая конвульсия и сейчас колеблет плоть. Нескончаемые отзвуки и волны. Она сочла это своей судьбой, из сегодня в завтра, долгая череда - пока старость не схватит ее, пока никто не захочет ей владеть. А тогда? Ну, лишь безумие.

Но сегодня что-то изменилось. Одно воспоминание смяло остальные, воспоминание, как бы не стираемое алым пятном. Его края были острыми и четкими, и льнуть к нему, почти как к любовнику... это казалось ей чем-то новым и не испытанным.

Она сможет побороть кровяное масло. Сможет плюнуть в пасть гадине. Вот что означало это воспоминание. Свободу.

Серлис поняла, что улыбается, и это выражение посещало ее лицо все чаще, каждый день и каждую ночь после...

Судорога пробежала по телу. Этому воспоминанию предшествовали иные, ужасные. Пропасть отверженности не имеет дна: ты падаешь ниже, и ниже, и ниже. Но и этого она сможет избежать. Теперь есть средство.

Еще улыбаясь, Серлис подняла руку и легонько провела ногтем поперек горла.

Там, где недавно провела тонкую линию железным ножом.

Стук в дверь прозвучал неправильно. Серлис узнавала стуки всех гостей. Она спустилась с чердака, налила чай в глиняную чашку и села за стол, поверхность изрезана годами безумного царапанья ногтями. Нож ждал ее - заново наточенный, под рукой.

Стук повторился - само по себе необычно. Ее гости всегда входили, лишь раз натрудив костяшки. Серлис помедлила, думая, должна ли она встать и открыть. Но лишь сказала: - Входи.

Змея внутри шевелилась и шевелилась. Она ощущала ее раздвоенный язык, и всюду, где тот касался, рождался жар.

Дверь раскрылась, вошли трое под плащами. Солдаты. Она уже гадала, когда появится первый. Но трое? Вошедший первым отряхнул капли с плаща и стащил капюшон.

Что-то заставило Серлис задрожать.

За его спиной капюшоны опустились, явив двух женщин. Более высокая кивнула и сказала: - Почти все женщины дрожат, впервые видя Бенжера.

– Я до сих пор, - сказала вторая, с лицом широким и бледным, но странно чувственным.
– Просто научилась скрывать. Знаешь, кашляя. Рыгая. Всё такое.

– Не слушай их, - проговорил мужчина.
– Это лишь пример женщин, которых тебе не нужно бояться и ненавидеть. Чтобы было спокойнее.

Гадина извивалась, то ли в отвращении, то ли в гневе.

– Хочешь, чтобы они смотрели?
– спросила она.

– Пусть делают что хотят, - как будто смутился мужчина.
– Тебе нужно говорить со мной.

– Говорить?

Высокая фыркнула, шумно шагнув к горшку с отваром.
– Это чай? Пахнет как чай. Могу? Бенжер такой, видишь ли. Туповат, но местами.