Бог одержимых

Я посмотрел на Романа, - вот тебе и "спасибо"!

Но Тунга всего лишь уточнил:

– В какой кислоте?

– Не знаю, - после минутного раздумья признался ювелир и уставился на нашу ликероводочную коллекцию.

– Почему "похищение"?
– флегматично спросил Смош.

Мне бы их выдержку! Нам только похищения не хватало!

– Потому что твои громилы, - Нич не сводил глаз с бутылок.
– Меня насильно унесли из гостиницы. А ты направил на меня пистолет...

– Громилы?
– Капитан с сомнением глянул на Романа.

– Это был револьвер, - сказал Тунга.

– Какая разница?!
– возмутился Нич.

– Э...
– вздохнул Тунга и замолчал. Но мы все смотрели на него, и ему пришлось продолжить: - Это всё-таки не одно и тоже...

У меня и до прихода старика кружилась голова, а теперь я и вовсе был готов хлопнуться в обморок. Я не понимал спокойствия своих товарищей. О чём это они толкуют? Тут и без киднепинга вот-вот за ноги подвесят, а с "украденным" ювелиром вешать будут за шею...

– Впрочем, - сказал Нич, - если нальёте стаканчик золотых дел мастеру, возможно, я смягчу своё заявление о вашем произволе.

Смош неохотно взял со стола ближайшую початую бутылку и задумчиво поболтал её содержимым. Я едва не завыл от его неторопливости.

– "Белая", - с заметным сомнением сказал Капитан.
– Достойно ли будет мастеру?..

Нич шумно сглотнул и неожиданно признался:

– Будет. После вчерашних посиделок любые чернила подойдут...

Объяснять старику, что с окончания его "посиделок" минуло двое суток и больше тысячи парсек, никто как-то не решился. Смош отмерил ему "Белой". Нич немедленно опрокинул в себя дозу, и, будто по рассеянности, подставил стакан под очередное разлитие.

Только никто и не спорил.

Смош ушёл на камбуз. Было слышно, как грюкнула дверца холодильника. Скоро капитан вернулся и с гордостью выложил на стол консервы: тушёнка, грибы, томатная паста. Дурацкое сочетание. И неосторожное. Всё-таки чёрт его знает, сколько лет этим консервам. После моей хим- и термообработки из мухоморов с поганками салаты готовить можно, а так... я уж лучше в тюрьме пообедаю...

Нич помог Капитану открыть консервы, Роман принёс вилки с тарелками, и как-то незаметно кают-компания вполне цивилизованно зазвучала: звон вилок, постукивание бутылок о стаканы, смех, анекдоты...

Но я тревожился всё больше: в какой бы форме дед не сделал своё заявление, похищение - это не нарушение карантина, конфискацией и сроком не отделаешься...

Через полчаса они справились с припасами Смоша, и Роман отправился за подкреплением. Он принёс бобы, без всякой прожарки утопил их в томате урожая столетней давности, и они съели одну банку. Потом вторую. У меня всё сильней кружилась голова, я страдал, - кают-компания быстро превращалась в хлев: пустые консервные банки на полу, залитый жиром и водкой стол... это было ужасно.

Наверное, поэтому кроткое тренькание сигнала наружного вызова, принесло мне облегчение. В тюрьме, всё-таки, должно быть чище... и на консервах там, по слухам, не экономят.

Тунга, уронив голову на стол, не шевелился.

Слабак! Что с него взять, - чукча! Или кто он там такой. Не помню.

Смош выбрался из-за стола и зачем-то оттащил Романа к порогу.

Сигнал наружного вызова прозвучал ещё раз. На этот раз требовательно. Вызывающе.

Смош вдавил кнопку разгерметизации, налил Ничу ещё стакан, и зачем-то поменял мне бутылку. Я попытался разобрать, чего это он мне подсунул, - не тут-то было! Этикетка с яркой голограммой забавно плясала перед глазами. Я не мог прочесть название напитка.

По коридору - шаги.

Я отхлебнул. Ну и гадость. Этикетка красивее будет. Даже в таком, неопознаваемом виде.

А кустом-пиплы собой каюту заполняют. До краёв. По самые наши души. Эмпаты-сепараторы. Числом в две единицы. Синяя форма, фуражки, лампасы. И ещё трое вооружённых бандитов. Но эти в беретах. Ясно - на всех фуражек и лампасов не хватило.

Они переступили лежащего в беспамятстве Романа, но так в дверях и столпились. Всё! Место кончилось!

– Кто такие?

Это у них вместо "здрасьте". Вот невежи! Нет, чтоб поздороваться, спросить, о делах, о здоровье... Смош перебрался на подлокотник кресла и нежно обнял меня за шею. Наверное, чтобы этим проходимцам было больше места. Вот ведь какой заботливый! Только мне не до Смоша. Вот сейчас дед встанет. И скажет...

А один из таможенников в меня вглядывается. Всё! Прокололся я. Он ведь, гад, страх мой чует...

И тут дед встал. И расправил он плечи. И сказал:

– Ничехираниус, ювелир. Тридцать лет отшельничества в глубоком космосе. А это мои помощники и ученики...
– Смош теснее ко мне прижался и часто закивал головой: - Сызрань Кохонсио, - Нич отвернулся и махнул рукой в сторону Романа.
– А это Юрий. Наш трюм ломится сокровищами, господа. Долгие годы кропотливой работы...

– Вас что-то беспокоит?
– поинтересовался у меня эмпат-сеператор.

– Наши сердца полны тревоги, - смиренно сказал Смош.
– Мы в ужасе от мысли, что наш труд может не получить должную оценку...

– Вот оно что...
– протянул таможенник.

В дверь просунулся ещё один в фуражке и что-то показал своим коллегам. Лампасолишенцы потеснились, а фуражкообладатели тяжело задышали, разглядывая наши золотые гранулы.

– Ни хрена себе!
– сказал кто-то.

– Этот бесценный дар мы хотим предложить вашей планете за вполне умеренную цену, - шагал по своей колее Нич.
– Мы готовились к этой минуте тридцать долгих лет...

– Тридцать лет?!
– с безмерным уважением сказал один из таможенников.

Его товарищ оказался более практичным:

– Документы есть?

– А как же! Сызрань, подай господину документы...

Смош оставил мою шею и, перегнувшись через стол, передал таможеннику знакомую пачку ветоши.

– Только осторожней, господа, - строго сказал Смош.
– Эти документы помнят Империю! Это были времена, когда люди знали толк в прекрасном и могли достойно его оценить...