Бог одержимых
Шрифт:
– Как поленья в костер?
– Они самые, - выползая из спальника, согласился Егор.
– Поленья... в костер...
Он с удовольствием откинулся спиной к теплой стене и сделал несколько глубоких вдохов, вентилируя легкие. Барабаны аймары, сопилка Гарсиласа, треск камня и вой ветра на изгибах камня... все складывалось в чарующую знакомую мелодию. Еще мгновение, и он ее узнает. Конечно! Это же волшебное "My Oh My"!
Вот оно счастье-то!
– Давай, командир, - закричал Егор, чувствуя, как накатывает возбуждение. Его уже захватила мелодия
– Сейчас я этой штуке про нас рассказывать буду! Хрень Господня! Блин! Слово мне! Слово!!!
– Мир, мечты, надежды...
– Удиви огромный мир мечтой.
Не меняй удачу на покой.
Полный счастья и любви,
Для улыбки день лови,
Назови любимую - женой.
Он был в восторге.
Не спеша, подлаживаясь под внезапно приблизившийся ритм барабанов, он пел этой ночи, горам, ветру, звездам... и Катерина была здесь, рядом с ним.
– Бог, радость...
– предложил Виталий.
– Улыбни святые образа,
Пусть прервут они свой сладкий сон,
Наш мир Богом сотворен,
И на радость осужден,
Сохнет пусть на дереве слеза.
Ага! А вот и его приятели - Вадяня с Жекой. И Стас со своим тамбурином подтянулся. Здорово! У него сильный голос, будет подтягивать в четвертом такте.
– Старость, душа, смерть...
– Множит годы без жалости судьба.
Я - родня троянскому коню:
Тот, кто прячется во мне,
Знает цену седине,
Разобьет души моей броню.
Виталий подбрасывал все новые темы, но в подсказках уже не было нужды.
Голос Егора, зажатый в теснине скал, стремительно разливался по ущельям Сьерры, отражался от камня и многократным эхом дробился и множился.
Егор слышал голоса прошлого и будущего. Сейчас все подпевало ему. Как-то незаметно Вадяню сменил Дон, и оттого барабаны зазвучали тревожней, свирель Гарсиласа выворачивала душу, камень трещал, ветер выл, а он пел.
О жестокости мира к молодым.
О том, как молодые становятся старше и сами делают мир жестоким.
О том, что конца у этой болезни нет, потому что лечиться нужно всем и сразу, изнутри, из середины.
Только некому лечить.
Не родились еще люди, которые бы любили мир только за то, что он есть. А те, кто любил, умирали жестоко и в мучениях: на крестах колючкой увитых, кто от камней, кто от
мечей, всегда от людей, будто змей ядовитых...Потому что мир привык убивать незнакомое-доброе и терпеть известное-дурное.
И веселится, торжествуя, зло -
Чело людское тернием увито.
Где щедрым урожаям быть должно,
Скользит луч света сквозь дрянное сито...
...И вдруг все кончилось.
Замолчали барабаны. Свирель Гарсиласа, сорвавшись в нестерпимый визг, будто захлебнулась горем и враз онемела. Исчезло сияние с края карниза.
И звёзды потускнели.
И ветер стих.
Волшебство так стремительно сгинуло, что в пору сомневаться: а было ли что-то? Помимо гор, неба, звезд... и человека, дерзнувшего развлечь болью столь внушительную публику.
– Ну и глотка у тебя!
– треснутым голосом пожаловался Виталий.
– В смысле?
– не понял Егор.
– Громко, однако. Но красиво, чего там. Только стихи какие-то... странные.
– А... да сам не пойму, чего меня на социалку пробило. Я ведь со всем о другом собирался... может, из-за мерцания? В какой-то момент мне показалось, что она со мной так разговаривает. Я ей о своем, а она, в ответ мерцанием втирает... а песни, обычно, у меня совсем другие - простенькие. Про любовь.
– Спой, - попросил Виталий.
– Что заесть, чем попроще...
И был мне сон: меня любили,
В тумане стон, и звуки плыли,
Вдали - прибой, где-то вода,
И мы с тобой, и навсегда
– Да, - сказал Виталий.
– Вот это мне больше нравится. А причем тут вода?
– Не знаю, - признался Егор.
– Так сложилось.
– А еще?
Любовь нам на двоих дана - одна,
Уверен - буду тебе нужен,
Я буду звать тебя: "Моя жена",
Надеюсь, буду твоим мужем.
Как чаша полная вина - без дна,
Наша судьба неразделима,
Она во всем тебе и мне верна,
Она теперь у нас едина...
– Это ты о Катюше?
– зачем-то уточнил Виталий.
– Да, - просто сказал Егор, - о ней. О моей Катерине. Я ее люблю.
– Эк тебя скрутило... а Виктор что?