Бог всегда путешествует инкогнито

Катрин ничего не сказала, но взгляд ее из внимательного стал восхищенным.

28

Когда инспектор Птижан был мальчишкой, ему нравилось по выходным и на каникулах следить на велосипеде за прохожими на улицах парижского пригорода Бур-ла-Рен. Все свои наблюдения он заносил в сброшюрованный спиралью синий блокнот, с которым никогда не расставался. Одни прохожие направлялись на вокзал. Он замечал время и сквозь решетку, загораживавшую пути, следил, сядут они в ближайший поезд или нет. А вдруг они повернут обратно, путая следы, а потом убьют соседа? Ведь это прекрасное алиби: тебя видели на вокзале как раз перед самым преступлением… Другие возвращались домой, и он задавал себе вопрос, с чего это они туда рвутся, когда на улице так хорошо? У них явно есть какие-то тайные мотивы. И он эти мотивы разгадывал. Так, так… Дама в широкой синей юбке, он ее видел на прошлой неделе. Посмотрим… Он листал свой блокнот и непременно находил информацию. Так она ходила в аптеку? Надо же! А зачем она вернулась туда сегодня? Два раза за несколько дней появиться в одном и том же месте — это подозрительно. А что, если она подыскивает какое-нибудь опасное лекарство, чтобы избавиться от мужа? Ну конечно, это же очевидно! Надо быть бдительным…

Когда же через несколько лет он провалил экзамен на юридический факультет, его постигло большое разочарование. Стремительная карьера в полиции, о которой он всегда мечтал, не состоялась. Но он был не из тех, кто отрекается от мечты своего детства. Ему не удалось войти через парадную дверь? Ну что ж, тем хуже! Он постигнет основы, а потом начнет подъем по лестнице успеха.

В полицию он поступил в качестве инспектора и был прикомандирован к Лионскому вокзалу в службу отлова безбилетников. Когда он в первый раз надел форму, он ощутил, что облечен великой миссией, словно забота о безопасности всей Франции легла на его плечи.

Когда же до него дошло, что роль его абсолютно бесполезна, он не позволил себе разочароваться: все это явление временное, не надо сдаваться! Правда, мрачность окружения вкупе с обветшалостью места к хорошему настроению не располагали. Но он продолжал верить в удачу: его час придет!

Полицейский пост находился в нижнем этаже вокзального здания. Ни окон, ни выходов на улицу там не наблюдалось. Комнату тускло освещали несколько неоновых трубок за пожелтевшими пластиковыми плафонами, такими же ветхими, как унылая металлическая мебель середины прошлого века и как стены, которых будто вовсе не касалась краска. Прочно устоявшийся запах плесени только время от времени уступал место вони, доносившейся из соседних туалетов.

Но самым тяжелым моментом были его отношения с шефом, человеком на пороге пенсии, которого сломала система. Его отличало полное отсутствие мотивации, а единственной радостью было наорать на подчиненных и раздать указания, совершенно не задумываясь о том, как те будут их выполнять. Больше его ничто не интересовало, разве что порнографические журналы да бланки для участия в лотерее, которые он заполнял у себя в кабинете. В падавшем на них тусклом свете они выглядели такими же старыми, как мебель.

Инспектор Птижан дал себе слово никогда не поддаваться хандре и не впадать в бесцельное существование. «Тот день, когда ты перестанешь верить в себя, станет для тебя последним», — повторял он себе без конца. И отдавался душой и телом той работе, которую имел и которую ему доверяли, подвергая безбилетников допросам, достойным крупных полицейских расследований. Он вынуждал их обороняться, заставляя порой сознаваться в каких-нибудь мелких преступлениях и раскрывать свои тайные замыслы. Это был его конек. Пользуясь тем, что его практически никто не контролирует, он проводил настоящие расследования, порой намного превышая свои полномочия. Большинство нарушителей были студенты, единственную провинность которых составлял сам по себе безбилетный проезд. Большинство из них «кололись» в ходе допроса, и Птижан был убежден, что это неизбежный результат его профессионализма. Но попадались и такие, которые потом жаловались шефу, но он их знать не знал, и ему до них не было никакого дела.

В этот день инспектор Птижан пребывал в особенно дурном расположении духа. Его уже третье воскресенье подряд заставляли дежурить, и он начал чувствовать, что нарывается… в результате собственного рвения.

В соседней комнате резко и громко зазвонил старый телефонный аппарат. Шеф молча снял трубку, выслушал, потом задал несколько неизменных вопросов:

— Поезд? Платформа? Время прибытия?

Грубо бросив трубку, он заорал через дверь:

— Птижан! Девятнадцатый путь! Марсель! Восемнадцать ноль две!

Ничего не сказав, инспектор отправился на девятнадцатый путь. Терпение и мужество. Он был уверен, что однажды задержит преступника, выявив его тайные замыслы. Тогда признают его талант следователя, тогда начнется его головокружительная карьера.

29

Кожа мягких, глубоких кресел чуть скрипнула под их тяжестью, приглашая расслабиться. Они безмятежно ждали, когда официант отеля «Интерконтиненталь» закончит их обслуживать.

— Если вам что-нибудь понадобится, прошу вас, звоните, месье Дюнкер, — прошептал он перед тем, как исчезнуть.

Дверь отдельного кабинета, обитая коричневой кожей, бесшумно закрылась, и от движения воздуха по комнате поплыл запах коньяка. Марк Дюнкер огляделся вокруг. Роскошные книжные шкафы красного дерева были заставлены рядами книг в красных кожаных переплетах. Пожалуй, они блестели слишком ярко, чтобы производить впечатление старинных. Торшеры на золоченых ножках с опаловыми зелеными абажурами излучали изысканный свет, не нарушая интимного полумрака помещения.

Он выбрал это место по совету Эндрю. Оно находилось неподалеку от бюро, возле площади Оперы, и располагало, по его мнению, к почтительной сдержанности английского стиля общения, если таковой вообще существует, и сулило благоприятные переговоры. Троица собиралась здесь уже в пятый раз, и Дюнкер был доволен выбором. Особенно ему нравились огромные кресла, в которых оба его главных акционера тонули с головой, а он благодаря своему сложению получал преимущественную позицию и возвышался над ними, красуясь мощным торсом. Он был убежден, что такая конфигурация имела немалое значение в переговорах.

— Итак, мы определились, — сказал тот, что потолще, и бросил взгляд на второго.

Он говорил, улыбаясь и время от времени поднимая брови, и от этого на его почти лысый череп набегали складочки. Дюнкер считал, что тот недаром носит фамилию Пупон [9] . Давид Пупон. Маленький толстячок. Однако, несмотря на почтенный возраст, в нем и вправду было что-то от большого, улыбчивого и дружелюбного ребенка, и Дюнкера это отпугивало. Он опасался таких людей и предпочитал Пупону второго акционера, Розенблака. Тот был не так благодушен и более сух в общении, но зато играл в открытую. Он не предпринимал никаких усилий, чтобы скрыть полное отсутствие интереса к личности Дюнкера, и не поднимал глаз от документов, которые держал на коленях и небрежно перелистывал, постоянно почесывая густую шевелюру за правым ухом.

9

Poupon (фр.) — пупс, голыш.

Дюнкер сощурился, сосредоточив взгляд на говорившем, а Давид Пупон продолжал:

— Мы пришли к заключению, что как для инвестиционных фондов, в которых председательствую я, так и для пенсионных фондов, которые возглавляет наш друг, — тут он бросил взгляд на погруженного в бумаги Розенблака, — требуются отчисления в пятнадцать процентов от прибыли, а ожидаемый рост акций на бирже составит на этот год около восемнадцати.

Свои требования он озвучил все с той же мерзкой улыбочкой.

Дюнкер молчал, не сводя с него глаз и выжидая, пока он закончит. Потом не спеша отпил глоток коньяка. Он знал, какую силу имеет молчание, если кто-то ждет, что ты скажешь.

— Я бы не стал брать на себя обязательства отчислять восемнадцать процентов, поскольку, как вам известно, не владею всеми параметрами. И потом…

Он отпил еще глоток, держа собеседника в напряжении:

— И потом, есть один журналистишка, некто Фишерман, который копает под нас и болтает всякую чушь за нашей спиной. К несчастью, на финансовом рынке к его анализу прислушиваются…