Бог всегда путешествует инкогнито
Шрифт:
Судьи… Это было заседание суда присяжных, значит слушалось дело по обвинению в убийстве.
Я заглянул в другую статью: «Узнаем ли мы когда-нибудь правду?» Журналист рассказывал о повороте ситуации на процессе и изумлялся, каким образом человек, представленный полицией как виновный, сумел заронить сомнения в умы всех присутствующих.
Многие статьи говорили примерно о том же. И все они были датированы… семидесятыми годами. События тридцатилетней давности… Пресса опубликовала в Интернете свои архивы.
Статья в «Монд»: «Фрейд, пробудись, они все сошли с ума!» Я кликнул. Статья подписана неким
Вот это новость! Я попал в руки опасного психиатра, который, может быть, сам более безумен, чем его пациенты… О господи…
Я поискал еще статьи. И мне в глаза бросилось слово «оправдан». «Паризьен» напечатала «Дубровский оправдан». Я кликнул.
«Оправдание Дубровского ставит проблему перед всей профессией. Журналист задает вопрос: как суд мог отпустить человека, вина которого столь очевидна?»
Другая статья вопрошала, не загипнотизировал ли психиатр судей, чтобы повлиять на их решение, и приводила смущающие высказывания людей, принимавших участие в дебатах.
Еще две статьи сообщали об исключении Дубровского из медицинского сообщества решением совета и объявляли это решение мутным и непонятным, тем более что совет отказался комментировать в прессе причины такой санкции.
Их я тоже прочел.
Я выключил компьютер с тяжелым сердцем. Надо было как-то себя защитить, выйти из этой ситуации. Но как? Одно было ясно: попытка выполнить миссию, которую он напоследок мне поручил, проблемы не решит.
34
Вот уже два дня я прокручивал в голове все возможные варианты. Ни один не подходил. Приходилось смириться с очевидностью: вариантов не было, особенно после того как полиция отказалась мне помочь. Я пришел к выводу, что единственной моей надеждой оставалось убедить Дюбре изменить решение и снять последнее задание. Это самое мудрое из всего, что можно сделать. И я решил применить его же приемы, чтобы заставить его передумать.
Я разработал подробный сценарий, выстроил целую цепочку положений, вопросов и аргументов, предусмотрел все возражения, просчитал все возможности, все реакции…
Много дней провел я, шлифуя детали наступления, пока не понял, что уже давно готов и топчусь на месте только потому, что хочу оттянуть событие. Дюбре меня пугал, и при мысли, что надо будет вернуться в его логово и добровольно оказаться у него в когтях, меня охватывала тоска.
Наконец я назначил время. Я решил явиться неожиданно и застать его врасплох после обеда, когда его энергетика явно снижена. Однако дожидаться, пока уйдет прислуга, в мои планы не входило.
Я отправился к нему около половины десятого вечера и сошел с автобуса на остановку раньше. Хотелось пройтись, чтобы насытить
мозг кислородом и порастрясти сведенный судорогой желудок. В жарком и душном воздухе, напоенном ароматом лип, чувствовалось приближение грозы.В квартале по-прежнему царила тишина, хотя некоторые обитатели уже вернулись из летних путешествий и отпусков и обживали апартаменты. Я мысленно повторял все сценарии. Шансы у меня, конечно, были слабые, но я хранил надежду, которую пробудило страстное желание вырваться из тисков Дюбре.
Пока я подходил, силуэт замка выплывал на меня из полумрака. Наконец я остановился перед высокой, ощетинившейся пиками решеткой. Окна погружены в темноту. Повсюду мертвая тишина. Казалось, дом необитаем. На небе то и дело вспыхивали зарницы.
Я в сомнении стоял перед звонком, вглядываясь в темноту. И вдруг услышал женский голос, что-то резко говоривший. Окна холла осветились.
— Больше не могу! С меня хватит! — кричала женщина.
Дверь распахнулась, и на пороге появился чей-то силуэт. Я застыл от удивления, не в силах осмыслить происходящее. Молодая женщина, сбегавшая по ступеням крыльца, была не кто иная, как… Одри. Одри, моя любовь…
Прежде чем я смог пошевелиться, калитка в решетке резко распахнулась, и она оказалась нос к носу со мной. Она тут же отпрянула, на лице отразилось удивление, глаза расширились.
— Одри…
Она не ответила, в глазах застыла мука, лицо исказилось, как от боли.
На потемневшем небе одна за другой вспыхивали зарницы.
— Одри…
Глаза ее наполнились слезами, она увернулась от меня.
— Одри…
Я шагнул к ней… Чувства захлестнули меня, я разрывался между неодолимым влечением и невыносимой болью оттого, что она снова меня оттолкнула.
Она остановила меня, вытянув руку, и проговорила сквозь рыдания:
— Я… не могу…
И убежала, не оглядываясь.
Боль моя тут же обратилась в неистовый гнев. Забыв страх, я бросился к калитке. Заперта. Я как сумасшедший давил на кнопку внутреннего переговорного устройства, пока не онемел палец.
Никакого ответа.
Я барабанил по решетке кулаками, изо всех сил тряс ее, избывая свой гнев, кричал, перекрывая голосом лай Сталина:
— Я знаю, что вы здесь!
Я снова принялся звонить, но напрасно. Гроза наконец началась, послышались глухие раскаты грома. Упали первые капли, редкие и теплые, потом все чаще и больше, и дождь полил как из ведра.
Не раздумывая, я бросился на штурм садовой решетки. На гладких вертикальных прутьях не наблюдалось никаких зацепок, но гнев, бушевавший во мне, удесятерял мои силы. Подтягиваясь на руках, я кое-как долез до верха, встал ногами на решетку, втиснув ступни между острыми пиками, и спрыгнул в пустоту. Кусты самортизировали падение. Я вскочил, задыхаясь, добрался до тяжелой двери и оказался в прохладном холле. Из гостиной струился свет. Большими прыжками, громко стуча каблуками по мраморному полу, я пересек холл и влетел в гостиную. Мягкий, рассеянный свет никак не вязался с моим теперешним состоянием. Я почти сразу увидел Дюбре. Он неподвижно сидел за фортепиано, повернувшись ко мне спиной и опустив руки на колени. Я промок до нитки, по лицу и одежде струилась вода, стекая на персидский ковер.