Бог всегда путешествует инкогнито
Шрифт:
Он слушал молча.
— Что-то вроде договора, — снова начал я. — И я согласился.
Добровольно.
В кабинете было жарко и душно. Мне не хватало воздуха.
— И вы действительно выполняли… все, что он скажет?
— Можно сказать, да.
— А вы отдаете себе отчет, что, прикажи он вам нечто противозаконное, отвечать придется вам?
— Он никогда ничего такого не приказывал. И он не велел мне садиться в поезд без билета. Дело тут в другом…
— И все-таки не могу понять, почему вы подчинялись его требованиям. В конце концов, вы могли расторгнуть
— Я часто об этом думал. Не знаю… я считал, что должен держать данное слово.
— Ну, ну, времена Трех Мушкетеров давно миновали! Верность слову — это прекрасно, но и свой интерес в игре надо блюсти!
— До последнего случая все, что он требовал, было трудновыполнимо, но много мне дало: я почувствовал, что развиваюсь…
— Не вижу, что это вам могло дать, кроме неприятностей.
— Знаете, я был очень одинок, когда его встретил… И потом… ведь всегда приятно, когда вы кому-то интересны, когда вами кто-то занимается…
— Послушайте… Ведь он заставил вас дать слово, когда вы были слабы, в отчаянном положении. Теперь вы у него в руках, и если он прикажет, вы испустите дух, так, что ли? Но такими способами орудуют секты!
— Нет, это как раз меня не пугает. И заметьте, секты прежде всего интересуются вашими деньгами. Он ничего такого не требует. Ну, судя по тому, что он уже в возрасте и достаточно богат, вряд ли ему что-то от меня нужно…
— То есть он все это делает ради ваших прекрасных глаз? Ну-ну!
— В этом-то все и дело. Мне непонятен его мотив. Недавно я обнаружил, что он следил за мной задолго до… встречи на Эйфелевой башне.
— И он не случайно появился именно в день вашей…
— Попытки самоубийства. Получается, что не случайно. Но я готов поклясться, что раньше его никогда не видел. И не знаю, зачем он следил за мной до этого дня. Я этого объяснить не могу, и это… меня угнетает.
Старая неоновая лампа мигала и потрескивала: вот-вот погаснет. Инспектор смотрел на меня с тревогой. В начале допроса он оттолкнул меня, а теперь проявил даже некоторую симпатию. Я чувствовал, что ему небезразлична моя судьба.
— Вы можете мне чем-нибудь помочь? — спросил я.
— Абсолютно ничем. Если нет преступления, то и следствие нельзя начать.
— У него есть блокнот, и там записи обо мне. Эти записи доказывают, что он за мной следил.
— Если блокнот у него, у меня нет к нему доступа. Для этого нужна санкция на обыск, но ни один судья ее не даст, потому что нет факта преступления. И потом, никому не запрещено за кем-либо следить. Все мальчишки, к примеру, за кем-нибудь следят.
— Знаете, самое сложное в этой истории то, что я пребываю в сомнении и какая-то часть меня даже чувствует вину… потому что я вам все рассказал.
— Не улавливаю вашей мысли…
— У меня нет стопроцентной уверенности, что у него дурные намерения. Я, конечно, испугался, когда обнаружил, что он и раньше за мной следил. Но если не принимать это во внимание, то мне его не в чем упрекнуть. Если рассуждать объективно, он не нанес мне никакого вреда…
— Слушайте, но ведь не исключено, что это просто старый
чудак, который невесть что о себе воображает и тешит себя ролью спасителя и наставника. Проще всего, наверное, сказать ему, что у вас нет настроения продолжать игру. Вы расторгаете договор и говорите: «Спасибо за все, прощайте». И весь разговор.— Невозможно.
— А что вам мешает?
— Я вам не сказал, но… в нашем договоре ставка на жизнь…
— Как это — ставка на жизнь?
— Я принял условие, что в случае неповиновения я расстаюсь с жизнью.
Он посмотрел на меня ошарашенно:
— Это что, шутка?
— Нет.
— Ну ладно, вы приняли условие, и это все, что вы мне хотите сообщить?
— Надо вспомнить, в каком контексте…
— Да вы такой же чудак, как и он! Тогда не просите меня вам помогать!
— Я не мог знать, что…
— Во всех случаях вы дали только устное обещание. Доказательств нет, и я ничего не могу сделать.
— Но вы же не можете оставить меня в опасности, ведь вы знаете ситуацию!
— Вы что, думаете, что налогоплательщики наймут вам агента для сопровождения днем и ночью, пока этот тип действительно не нападет на вас? У нас и на реальные преступления средств не хватает.
Он сказал это с упреком, но, несмотря на явное раздражение, в его тоне чувствовалось, что ситуация его взволновала.
Я взглянул на стенные часы:
— Ну хорошо, тогда, по крайней мере, выпустите меня, я должен быть у него в девятнадцать ноль-ноль.
Он задумчиво на меня посмотрел, потом вдруг резко вскочил с озабоченным видом:
— Послушайте… а чем вы докажете, что все это… не ерунда и что вы не сочинили эту историю, чтобы вас отпустили домой?
Он нахмурил брови, и лицо его снова залилось краской.
— Если вы мне не верите, проводите меня к нему.
Такого ответа он явно не ожидал. Он застыл на месте, а глаза перебегали с меня на часы.
— Где это?
Я порылся в кармане и вытащил визитную карточку Дюбре, изукрашенную, из бристольского картона, выделанного под старинную ткань. Он ее схватил и быстро пробежал глазами.
— Шестнадцатый округ?
Он помедлил, потом подошел к двери на другом конце кабинета и тихонько постучал.
— Разбирайтесь сами, как хотите, Птижан! — рявкнул из-за двери чей-то голос.
Инспектор с минуту размышлял, явно раздираемый противоположными чувствами, потом открыл металлический стенной шкаф и достал ключи от машины.
— Поехали!
Часом позже инспектор Птижан осторожно положил ключи обратно в шкафчик. Его начальник, закрывшись в своем кабинете, так ничего и не заметил.
Нельзя было терять ни минуты. Дело, которого он ждал месяцы, само шло ему в руки, причем как раз так, как он и мечтал. Интуиция кричала об этом, он был в этом убежден: дело того стоило. Парень не врал. Он действительно вошел в особняк означенного Дюбре. Ну и дом! Он никогда таких не видел. Ни в районе Лионского вокзала, ни в других кварталах, где ему доводилось бывать, просто нет ничего подобного. Кто же мог купить такой дом? Здесь явно не обошлось без грязных денег, сказал он себе.