Богатыриада, или Галопом по европам

– Малинке? – голос молодой матери прозвучал как-то странно, с заметным напряжением.

– Алешенька, любыми словами обругай, хоть ударь, только не держи обиды! Ну, глупая я баба, глупая! Но ведь люблю тебя больше жизни! Свет мой ясный, золотце мое…

– Да что ты, милая, да как я посмею тебя ругать, пуще того – бить?! Я все понимаю… Это ты прости меня, за то, что столько выпил. Клянусь, только из страха за тебя! Как представлял, что ты здесь в муках корчишься, внутри словно все переворачивалось… Потому и напился. Понимаю, сам виноват. И спасибо Емшан, все растолковала, объяснила…

– Емшан?! – лучившиеся беспредельным счастьем глаза молодой матери потемнели.

– Соловушка, так ты пришел все-таки? Ты любишь меня по-прежнему? Ой, счастье-то какое! Я много думала, бранила себя… Понимаю, что наговорила лишнего… Ты уж прости, не держи зла! Когда женщина рожает, она от боли и страха сама не ведает, что кричит. Я напишу батюшке, что все у нас наладилось…

– Люблю и прошаю, но жнай: больше не штану пожволять тебе так много, как раньше! И шнова жаведу гарем! И там будет Лебедь!

– Лебедь??! – глаза молодой матери вспыхнули очень нехорошим, зловещим огнем.

– Ну что, драгоценная моя Серафима Агеевна, теперь веришь, что у мужа с головой все в порядке и ничего ему не мерещилось? – с ласковой укоризной произнес Пухов, немного захмелевший. – Или еще сомнения есть?

– Верю, Петенька, верю! Господи, бывают же чудеса! – и потрясенная жена перекрестилась, хоть и знала, что муж религию не жалует, именуя ее «опиумом для народа».

– Ну вот! Впредь запомни, что мужа всегда надо слушать… А ты чего не пьешь, отец? Аль здоровье не позволяет?

Волхв замотал седой бородой:

– Нет, на здоровье не жалуюсь, только напой-то слишком крепок… Ох, и бьет в голову! Боюсь, захмелею!

– Захмелеешь – отоспишься, всего и делов! – пожал плечами бывший красноармеец. – Уж где-нибудь уложим.

– Скорее, он и вас, и соседей ваших уложит! – захохотал Лесовичок, пребывавший после доброй порции напитка со странным названием «самогон» в самом благодушном настроении. Его лицо раскраснелось, а глаза то и дело ощупывали хозяйку, задерживаясь на груди и прочих деликатных местах. – Уж лучше ему не наливай, а то беда случится.

– Это какая же беда? – усмехнулся Пухов, снова берясь за бутыль. – Неужто буянить начнет?

– Да еще как! Ты знаешь, что он в пьяном виде учудил?!

– Попрошу без подробностей! – сердито прервал его волхв. – Кроме того, если бы не твой проклятый порошок, ничего бы и не случилось! Нашел, что из будущего приволочь!

– А я виноват, что меня к каким-то панкам занесло?! – начал злиться Лесовичок.

– Ну, ну, не ссорьтесь! – вмешался Пухов. – Давайте-ка лучше еще по одной… За встречу мы пили, за здоровье пили, за победу мировой революции – тоже… А теперь за что будем?

– За женщин! – выпалил Лесовичок, уставившись на смутившуюся Серафиму Агеевну.

Выпили. Потолковали о погоде, видах на урожай, жизни «там» и о перспективах революции в мировом масштабе. Пухов предложил тост за скорейшую погибель мирового капитала. Гости не поняли, о чем идет речь, но выпили, чтобы не обижать хозяина. После чего бывший красноармеец потребовал объяснений: отчего это Лесовичок так назойливо пялится на деликатные места его ненаглядной Серафимы Агеевны… Да таким суровым голосом, что сразу стало ясно: могут начать бить, и не только верхними конечностями, но и нижними.

Серафима Агеевна, до сей минуты не имевшая ничего против таких нескромных взглядов (ибо расслабилась, также выпив самогона, хоть и в куда меньшем количестве), запоздало ахнула, густо покраснела и инстинктивно прикрылась, скрестив руки на груди. Хотя зачем это надо было делать, будучи одетой, известно только знатокам загадочного явления, именуемого «женской логикой».

– Э-э-э… – лихорадочно забормотал Лесовичок. – Да ты не подумай чего дурного…

– Если бы я так думал, ты бы не сидел, а лежал! – заверил добрым пьяным голосом товарищ Пухов, отчего гостю из другой эпохи стало совсем нехорошо.

– Тихо, тихо! – всполошился волхв, пивший понемногу и поэтому почти не захмелевший, несмотря на крепость «напоя». – Не ссорьтесь! Давайте лучше поговорим про эту волшебную железку, изрыгающую пламя и грохот…

– Давай! – обрадовался бывший красноармеец. – А дать по морде всегда можно, с этим успеется.

– Ох, Русь-матушка… – простонал мудрец. – Сначала напьются, потом морды друг дружке бьют. А после отоспятся, и снова лучшие друзья… Добрый человек, а мог бы ты объяснить мне, почему происходит такое? Грохот, пламя?

– Да это же проще простого! – рассмеялся Пухов. – Когда нажимаешь на спусковой крючок, шептало отодвигается в сторону, высвобождается боевая пружина, с силой давит на курок, тот бьет по капсюлю, воспламеняет гремучую ртуть, от нее загораются и все прочие хреновины, которые в капсюле, а уж потом огонь перекидывается на бездымный порох, и пороховые газы выталкивают пулю из ствола.

– А по-русски можно?! – взмолился волхв.

– А я по-русски и говорю! Ты не сомневайся, отец, уж «Наставление по стрелковому делу», почитай, наизусть выучил. Так вернешь наган-то?

– Да я вернуть готов хоть сейчас, но он у меня там остался – и волхв махнул рукой куда-то в сторону. – Ну, в моем времени.

– Ох, поглядеть бы! – глаза товарища Пухова сразу загорелись. – Когда еще такое случится…

– Так это проще некуда! – захохотал пьяный Лесовичок. – Ну-ка, придвинься к волхву поближе… А еще лучше – обними его, для надежности.

– Мужикам обниматься не пристало, чай, не эти самые… – проворчал хозяин, но все-таки сделал, что требовали.

Лесовичок извлек из торбы сушеные мухоморы.

– Нет, погоди! – отчаянно возопил волхв.

– Ой, не надо, боюсь! – истошно взвыла Серафима Агеевна, еще ничего не понимая, но по извечной бабской привычке страшась самого худшего.

– А это кто у тебя, Петя? – властно вопросил какой-то мужик в черной кожаной куртке и фуражке, по-хозяйски распахнувший дверь. – Вроде не местные…

– Стучаться надо… – начал было товарищ Пухов, но тут Лесовичок прожевал мухоморы, раздался тонкий хрустальный звон, и троица собутыльников исчезла.