Богатыриада, или В древние времена
Шрифт:
Горячительный дар земли Скотской был быстро отправлен по назначению, после чего Лесовичок угостил их напоем из Хранции. Названия осоловевший Муромец не припомнил (в голове уже все плыло и плясало), ему лишь казалось, что оно было похоже на слово «лошадь». То есть на «коня».
А потом гостеприимный хозяин внял наконец мольбам Бабы-яги, сидевшей у него на коленях и обнимавшей за шею. Разговор свернул к главному: каким оружием надежнее всего можно одолеть «Шоловья-ражбойника». (Он же – «шукин шын», «бесстыжий ворюга» и «наглый пришелец».)
– Сейчас поглядим, что у меня в закромах родины завалялось… – пообещал Лесовичок, ссаживая ведьму с колен и награждая ее шутливым шлепком пониже спины. Старая карга взвизгнула
– Ох, шалунишка… В крашку штарушку вогнал…
В хижине что-то долго падало, гремело и лязгало. Потом Лесовичок, пыхтя от натуги, вытащил какую-то диковинную железяку, соединенную одним концом с гладко оструганным куском дерева. Посередине снизу торчала прямоугольная железная коробка, а за ней – железная же скоба, вокруг небольшого предмета, похожего на слегка изогнутый крюк. Тоже железный. Из прорези в верхней части коробки тянулась, исчезая под крышкой диковинного оружия, лента, в которую были вставлены предметы, похожие то ли на небольшие остроконечные металлические пальцы, то ли на… Илья, покраснев, прогнал слишком вольные мысли.
– Я в прошлый раз, видно, слишком много грибочков употребил… – пояснил хозяин, утирая пот со лба. – Поэтому промахнулся, не на свою базу попал, а куда-то в другое место. Надо полагать, к тамошним воинам. Поднялся переполох, начали орать: «Стой! Стрелять буду!» А мне это надо, чтобы меня стрелами истыкали?! Схватил первое, что под руку подвернулось, и обратно… Вот только что делать-то с этой хреновиной, ума не приложу. А выбросить жалко.
– Д-дай взглянуть… Я в-все ж б-богатырь… – пробормотал, с трудом ворочая языком, изрядно охмелевший Попович. – Ишь ты… Увесистая штуковина… Вот только как ею биться? Может, гвоздить, как палицей? – Ухватив странное оружие за железный конец, поближе к круглому срезу, Алеша с гулом рассек воздух несколько раз и поморщился. – Не-а, неудобно… Вот эта хреновина мешает!
Он с раздражением ткнул пальцем в железную коробку. Внутри что-то лязгнуло.
– Ну-ка, ну-ка! – заинтересовался богатырь. – Как ее открыть-то?
Он стал нажимать, тянуть, вертеть… Коробка, сидящая в гнезде, не поддавалась. Применять всю силу Алеша не захотел: остатки разума, не затронутые хмельным, подсказали, что этак можно испортить чужую вещь. А леший ее знает, сколько она стоит… Небось, целых две гривны, если не три…
– Позволь мне? – с пьяным простодушием спросил Муромец, перед глазами которого Алеша Попович, Мужичок-Лесовичок и Ладушка сменяли друг друга, изгибаясь в каком-то странном танце с коромыслами и ведрами. Рядом кружились, переплетясь гривастыми шеями, Гнедко и Сивка-Бурка, причем кобыла с застенчивой укоризной шептала на ухо сгорающему от страсти жеребцу: «Ну не сразу же, на лужок хоть своди сначала…»
– Т-тебе? Х-ха! – рассмеялся Попович. – Держи, п-попробуй…
Лучше бы он этого не делал.
С древних пор известно, что дуракам везет. Почему – умные люди объяснить не могут, а просто примиряются с этой истиной, разводя руками и пожимая плечами.
Спьяну ухнет дурачок в омут – и ничего, вынырнет обратно, даже воды не наглотается…
Пойдет накоротке через лес, кишащий разбойниками, чтобы срезать дорогу, – и хоть бы кто пристал, требуя решить старую как мир загадку: «Жизнь или кошелек?»
Решит жениться – не известно, за какие заслуги, достанется сущий клад, а не баба: добрая, любящая, терпеливая…
Заполучит в руки диковинное оружие, притащенное кудесником из далекого будущего, – ни себя не убьет, ни других… Хотя дело было ой как близко к такому исходу!
Строго говоря, дураком Муромец все-таки не был. Ну не виноват же человек, что сиднем просидел тридцать три года из-за болезни
окаянной, ничему не обучаясь! Однако же и умным его назвать – погрешить против истины.А тут повезло. Только-только почувствовал в руках незнакомую тяжесть, как в затуманенной от хмельных напоев голове будто что-то щелкнуло. Практичный крестьянский ум подсказал ему: тянуть надо за то, что выпирает вбок, а нажимать на то, что вбок не выпирает.
Так Илья и сделал. С доброй простодушной улыбкой сеятеля и хранителя он ухватился за странный крючок, торчащий сбоку странной железяки, и резко потянул на себя. К неописуемому восторгу Муромца, крючок повел себя послушно, оттянувшись до отказа. Но при этом внутри что-то громко лязгнуло. Илья растерялся и выпустил крючок. Тот быстро вернулся в прежнее положение, и лязг раздался снова, но уже тише.
– Ух! – облегченно выдохнул Муромец. – Хорошо, не сломал диковинку, она, может, дорогая…
После чего он решил надавить на тот крючок, который таился внутри железной скобы. Зачем? Спросите чего проще у пьяного. Захотелось – и все тут…
Раскатистый грохот больно стегнул по ушам, и в лесном воздухе остро запахло кисловатой вонью. Окаянное оружие задергалось и заплясало в лапищах перепуганного Муромца, как необъезженный конь. Завопив с перепугу во все горло, Илья что было сил удерживал крючок, одновременно продолжая давить на него. Он мысленно взывал и к христианскому богу, и к тем богам, которым совсем недавно еще поклонялся его народ, умоляя успокоить разошедшуюся штуковину. Но грохот не прекращался, из стен хижины Лесовичка и из сосновых стволов летела крупная щепа, а в небе с перепуганным хоровым ором кружились птицы. Из щели окаянного оружия вылетали те самые предметы, похожие то ли на металлические пальцы, то ли на более деликатную часть тела воина. Только уже без острых наконечников. Наверное, таившееся внутри чудище их пожрало.
У прочих участников застолья хватило ума упасть в траву. То же самое сделала Сивка-Бурка, истошно заорав:
– Мамочка моя, зачем ты мною ожеребилась?!
Гнедко от потрясения сначала застыл как вкопанный, затем рванулся к лесу, желая убраться подальше от непонятного ужаса, но уздечка, которой его привязали к ветке, была слишком крепкой. Ветка – тоже.
Старый ворон на суку даже не каркнул: видимо, перехватило дыхание.
Грохот закончился так же внезапно, как и начался. Муромец округлившимися глазами смотрел на окаянное оружие, ставшее тихим и послушным. На его лице застыло выражение, описать которое не смог бы даже самый ученый муж: слишком уж много чувств одновременно испытывал Илья!
Мужичок-Лесовичок с опаской приподнял голову, оглядел ущерб, нанесенный жилищу, и высказал все, что об этом думает. Образно и красочно. К нему присоединился Попович, пообещавший не пожалеть сил и времени и сделать-таки из Ильи образцового дружинника, даже если для этого потребуется… (От перечисления воспитательных мер разрешите воздержаться, скажем лишь, что они были чувствительными, впечатляющими и разнообразными.)
Чуть позже подала голос и Баба-яга, ставшая не только шамкать еще сильнее, но и заикаться. Самым мягким словом в ее красочной фразе было: «Оштолоп!» Затем ведьма, подпрыгнув, наградила Муромца добрым подзатыльником, который он даже не заметил, ушибла руку и зашипела.
– Ладно, нет худа без добра! – с житейской мудростью отреагировала Сивка-Бурка, когда отдышалась и пришла в себя. – Теперь ясно, с чем идти на Соловья.
Три мужика и баба недоуменно посмотрели сначала на нее, потом друг на друга, а затем на окаянное оружие…
– Не соображаете, что ли? – осерчала лошадь. – Уж если из этой хреновины дерево можно покрошить, да с большого расстояния…
– А-а-а! – ликующий крик вырвался сразу из четырех глоток. Протрезвевшие от потрясения люди, ведун и ведьма бросились обнимать друг друга.