Богатыриада, или В древние времена

– А я говорю, надобно! Я князь или где?!

Старцы решили не спорить.

* * *

– Пришлось уж мне потрудиться ради государственного блага, раз во всей вашей компании – болван на болване! – голос кобылы Муромца был наполнен истинно женским ехидством.

Илья со стоном зажмурился, потом снова открыл глаза, с силой ущипнул себя, охнул и выругался. То же самое проделал и Попович.

– Да уж, браниться вы мастера! – констатировала лошадь. – Одно слово: мужики!

Гнедко выпучил глаза и с опаской отодвинулся подальше. Богатырского коня колотила мелкая дрожь.

– А с тобой, кобелина, я после отдельно потолкую! – голос кобылы зазвенел от возмущения. – Покажу тебе, как отвлекаться от караульной службы, на бабские прелести пялясь!

Жеребец с протяжным мученическим ржанием рухнул в высокую траву. Он, разумеется, не понимал ни слова, но до него дошло главное: лошадь заговорила человеческим языком! Не иначе, наступает конец света.

– Э-э-э… Может, отпуштишь, а? – робко прошепелявила Баба-яга. – Я больше не буду! Жуб даю…

– Лежи и молчи! Зуб она даст! Я ж тебе их выбила! – ехидно произнесла лошадь. – Тоже мне, нашла время кобелировать! В твоем возрасте, бабуся, это просто вредно.

На ведьмины глаза навернулись крупные слезы.

– Пошледней радошти лишила, окаянная! Чтоб ни дна тебе, ни покрышки! Вот ужо погоди, мои дружья ш тобой шочтутша! И Кот Баюн, и Кощеюшка…

– Может, еще и Змея Горыныча приплетешь? – в голосе лошади зазвучала уже откровенная издевка.

* * *

Богатырь Попович воспринял поручение князя без всякой радости. Неужели во всей дружине не нашлось другого витязя, чтобы старцев в дороге охранять? Опять же, расставаться с Любавой Владимировной ой как не хотелось… Правда, вторая часть поручения – поймать Соловья-разбойника, и либо башку ему на месте срубить, либо привезти в Киев пред светлые и грозные очи князиньки – утешила и даже польстила. Поначалу. А чуть позже вспомнил витязь про историю с отрядом, снаряженным для поимки того же Соловья (слухами земля полнится, дошли эти сведения не только до князя!), и ощутил он некоторый нехороший холод в нижней части тела.

Но отступать было некуда. Алеша скорее согласился бы умереть, нежели прослыть трусом. Поэтому без возражений и промедлений собрался в путь-дорогу. Настроение у него было, как легко догадаться, невеселое: все раздражало, старцы казались каркающими черными воронами… Попытался было по пути выведать, ради какой цели едут они в ту самую деревеньку Карачарово, но старший волхв ответил уклончиво: «Всему, мол, свое время, на месте узнаешь». Богатырь счел себя кровно обиженным: от прославленного героя, всей Руси известного, таятся! Потому и набросился с упеками, не разобравшись, в чем дело, когда поднялся шум-гам из-за будто бы похищенной девки… А когда ему в попутчики (мало того, в будущие побратимы!) навязали неотесанную деревенщину, настроение Алеши Поповича вообще перешло с отметки «бывает хуже, но редко» к «лучше удавиться».

Одно было утешение: покуда мужик находился в полной его власти. Старший волхв сказал ясно: «Обучи всему, что воин должен знать, гоняй и в хвост и в гриву, только в беспредел не впадай, имей совесть! Будь начальником строгим, но справедливым!» Алеша склонил голову, пряча торжествующую усмешку… Ну, мужик, ты попал. Конкретно.

А вот теперь до него с беспощадной ясностью дошло, что попал-то как раз он. Еще не добравшись до Соловья-разбойника…

* * *

– Так ты… – Муромец, героически сосредоточившись, собрал всю храбрость свою и ум и договорил: – человечьим голосом молвишь?!

Кобыла издала скорбный вздох, умудрившись вложить в него всю гамму чувств, как это умеет делать только слабый пол.

– Мужик, у тебя в роду предков с Севера не было? Ну, тех, которые на южном берегу Варяжского [2] моря живут, вблизи Невы-реки, чудью именуются? – спросила она.

Илья наморщил лоб, напряг память.

– Да вроде одни росичи… Ну, может, в дальних поколениях и степняки какие попадались… А что?

– Тугодум ты, бедняга, вот что! В кого бы… Ну, ладно, хоть с опозданием, но все же дошло. Да, молвлю! Волхвы мне этот волшебный дар дали, когда над тобою совершали обряд. Мне их старший прошептал на ухо: помогай, мол, Илье, он хоть и могуч, как дуб…

2

Балтийского.

– Ну, так! – горделиво приосанился Муромец.

– Но такой же тупой! – безжалостно договорила лошадь.

Алеша Попович истерично расхохотался: видимо, нервы не выдержали.

– А ты не ржи, аки твой конь! – гневно нахмурилась лошадь. – Он про тебя тоже кое-чего сказывал. Точнее, про вас обоих, жеребцов-производителей племенных…

Богатырь поперхнулся на полуслове и устремил на кобылу умоляющий взгляд.

– Ладно уж, промолчу! – смягчилась та. – Словом, мудрый старец наделил меня речью. Велел только прибегать к ней лишь в крайности. И еще кое-что велел запомнить…

Кобыла выдержала паузу. Все присутствующие, даже Баба-яга, затаили дыхание.

– Сила князя Владимира – в сундуке, Бабы-яги – в железном зубе, Соловья-разбойника – в яйце…

– В каком?! – с простодушным крестьянским любопытством поинтересовался, не выдержав, Илья. – В курином, аль в утином?

– Пять нарядов вне очереди! За беспредельную тупость! – рявкнул Попович, героическим усилием одолев душивший его хохот.

Кобыла снова вздохнула еще более тяжело и скорбно.

– В левом или правом, не уточнил, не взыщи. Как и про зуб, – усмехнувшись, она посмотрела на ведьму. – Поэтому и пришлось для надежности все зубы тебе вышибить… Которые были железные. А ежели вместе с железными и обычные попались, уж прости, разбираться некогда было.

– Штоб у тебя копыта отшохли! – старая карга от злости и обиды стала даже шепелявить сильнее. И вдруг насторожилась: – Погоди, погоди! Так это вы што, Шоловья ишете? Шо жлом к нему или ш добром?

– Да кто же к такому ироду с добром пойдет, глупая ты баба! – ехидно проворчал богатырь. – Со злом, ясное дело! Я имею княжий приказ одолеть супостата и башку ему оттяпать. А ежели повезет, так и живым в Киев доставить, чтобы его на виду у всего честного народа казнили. А ты меня чуть не… Кх-м!!!

– Ладно, шоколик, кто штарое помянет, тому жуб… тьфу, глаж вон… Я вам помогу Шоловья одолеть. У меня к нему тоже кое-какие шшоты…

– Это какие же? – недоверчиво спросили Попович и лошадь.

Морщинистые щеки старой ведьмы вдруг залил густой румянец.

– Он, ирод, бешштыдник, каких мало! Уж я ему вше припомню! – Баба-яга внезапно стала имитировать какой-то странный гортанный говор: – Ишь ты: «ызбушка, ызбушка, павэрныш кы лэсу пэрэдам, ко мынэ жадом, и накланыш…» Такого шраму в нашем лешу шроду не бывало!!!

Глава 4

Князь Владимир пребывал в крайне дурном расположении духа. Во дворце опасливо шептались: «Не с той ноги встал, раздает направо – налево…» И старались не попадаться на глаза Красному Солнышку, которому сейчас больше подошло бы прозвище Грозная Тученька.

А причина была старой как мир: «отцы и дети». Не зря еще великому мудрецу Сократу из земли Эллинской приписывали гневное выражение: «Дети стали совершенно невозможными!» Да и ученый муж из земли Латынской, Титом Ливием именуемый, в книге своей, повествующей о войне Рима с Ганнибалом, рассказал о сыновней преданности и наставительно заявил: «Какой достойный пример для нынешних развратных времен, когда дети родному отцу отказывают в уважении!»