Богомол Георгий. Генезис

Сонька прикрыла ему рот ладонью:

– Харэ, чувак! Так мы ни до чего не договоримся. Давай по порядку. С самого начала.

Жорка вдруг обиделся:

– Авраам родил Исаака…

– Допустим. Теперь так: не с самого начала, а с начала этого дня.

…

Утро минувшего воскресения. Солнце прячется в дымке.

Жорка вышел из автобуса на знакомой остановке. Зашагал по тротуару.

Улицы перекрыты. Отряды ССиП просеивают горожан.

Мать как знала:

– Опять в зоопарк? Как на работу! – Попеняла она ему перед уходом. – С Чорным опять? Один? Ещё хуже. А если облавы?

И вот!

Легко узнавая по глазам отступников, не желающих соблюдать спокойствие, гвардейцы вытягивают их из толпы. Одних отшвыривают, других бьют дубинками. Битые сами идут к зарешеченным автобусам. За одного битого никаких двух небитых здесь не дают. Смысл в другом: один битый сто небитых пугает.

Жорка поправил эмблему «Dd». Гвардеец увидел эмблему и пропустил его беспрепятственно, поскольку дворники вроде добровольных помощников. Мелкое племя. Подсобное в деле правопорядка.

Жорка, лёжа в зимнем саду, грезил наяву. Он вдруг научился не вспоминать, а видеть, проживать прошлое. Даже то, что прежде было забыто.

Он маленький. В полутьме, в серой дымке мужчина с усталым лицом.

Они в комнате. У стола.

Это отец, Жорка знает. Но образ размыт. Лицо проступает пятном.

– Сын, у тебя цех «D» по рождению, – говорит отец. – Главное в нашей жизни любовь к Полису и Категории Справедливости, Цеха. Благодаря категориям жизнь устроена разумно и прочно. Каждый должен знать, кто он и зачем живет. Так проще. Так легче.

– Я могу быть только водопроводчиком – как ты?

– Нет! Можно кем угодно. Хоть дворником!

– А на завод?

– На завод нельзя. На заводе рабочие, это цех «N». Зачем тебе на завод?

– А выше? Выше «А» есть кто-нибудь?

Отец смотрит внимательно. Думает.

– Общность «Р» стоит выше всех. Это «Новые кухаркины дети».

– Кухаркины?

– Так повелось со времен установления Полного Порядка. Так решил суперканцлер Юлий и преданные ему сподвижники. Они свергли Всеблагого. Он жил только для себя.

– А Юлий?

– Суперканцлер Юлий живет для тебя.

– Для меня? Для меня одного?

Отец погладил Жорку по голове.

– Конечно. А для кого еще? Ну, и для других таких, как ты.

Жорка сомневается:

– Не знаю. Как он живет для меня?

– Он канцлер. Суперканцлер. И в этом вся его жизнь для других. А ты будешь дворником.

– А если я не хочу?

Отец неодобрительно повел головой.

– Так устроена жизнь. Помнишь на нашем гербе надпись?

– «Каждый получит свое».

– Молодец. Главное Покой и Порядок.

Жорка отвлекается от воспоминаний. Заградотряд зажимает толпу в узком месте. Просеивает. Наведение порядка идет полным ходом.

Жорка продолжает путь. В голове звучит (уже не отцовский, а какой-то иной – вкрадчивый волшебный) голос: «Так устроена жизнь!» И неожиданное: «Сказал и помер».

Как – «сказал и помер»? Кто сказал? Кто помер? Кто это говорит?

Голубоватое спокойное лицо отца проплывает перед глазами и тает возле гвардейца, рвущего за воротник какого-то одутловатого человека.

Жорка с замершей улыбкой мелкой походкой лояльного гражданина протекает мимо.

Впереди вновь маячит лицо. Но не забытое, едва различимое лицо отца, а яркое рыжее лицо орангутанга Сёмы.

Жорка старается сосредоточиться на нем, чтобы не видеть того, что происходит вокруг. Чтобы не так было страшно. Видит, как читает Семену свои стихи.

Из года в год листва меняется,

И солнце в землю обращается,

Идет, идет круговорот.

Из года в год.

Лишь не меняется, не разлагается

Любовь, и вот –

Эфемеридой обращается,

И зыбко в воздухе качается,

и не живет.

А лишь поёт!..»

Семен одобрил его. Развернул губяки до самых глаз и ударил в ладоши.

Другие орангутанги, тоже рыжие и независимые, сидели кто где, всяк себе на уме и лениво смотрели на людей. Что думали они об этих испуганных с гладкой кожей обезьяноподобных приматах?

Жорка завидовал орангутангам.

«Сидеть бы на ветке, – рассуждал он. – Рядом с ними. И глядеть в небо. И все тебе нипочем».

Размышляя о счастье орангутаньей жизни, он шел дальше.

Впереди, исчезая за углом, мелькнула желтая голова. Она подлетала кверху при ходьбе, и волосы – за ней следом. Сонька!

– Ээй! Э-эй!

Серая с синими кантами униформа на мостовой вздернулась. Будто курок взвели. Гвардеец, прижимая стоящего на карачках человека коленом, обернул к Жорке тускло блестевшее забрало.

Прижатый коленом горожанин, склонился к самой земле, дыша со свистом.

Жорка, не спеша, чтоб не подумали, будто он убегает, спокойно шел дальше.

Гвардеец, выворачивая руку задержанному, через стекло маски сурово посмотрел на орущего посреди улицы дворника, дотянулся и ударил пинком под зад. Ощутимо.

У Жорки слезы брызнули из глаз.

– Спасибо, офицер! – Сказал он дружелюбно. – Покой и Порядок!

Еще раз улыбнулся, демонстрируя радость, и пошел дальше.

За спиной охали и волокли.

Впереди – никого. И за углом никого.

Стеклянная дверь высокого вестибюля чуть колыхалась, играя светом.

«Кто-то вошел! – Догадался Жорка».

Переведя дух, побежал к двери, оглядываясь на ходу.

Облава осталась за углом.

– Эээй! – Закричал он сдавленным шепотом. – Сонёк! Соня!

Она не отзывалась.

Жорка оглядел дом. Серый, громоздкий. Поднялся, чуть сгорбившись, как медведь на задние лапы, нависая над улицей.

Жорке это место не знакомо. Он прочел таблицу на углу дома: «Сенная, 24» и удивился странному названию.