Боишься?
Шрифт:
Сначала родители возмутились. Никто не сокращал её имя так! Потом повздыхали, что иметь слишком умных детей проблемно потому, что они учатся читать по медицинским справочникам!
И быстро смирились. В конце концов, дочь права. Имя её, и жизнь её тоже. Она, к тому же, была великодушна и позволила им называть себя Перси. Наедине.
А потому, иногда, когда они бывали дочкой недовольны, то грозно звали на разбирательство не "Перси", а "Сифу"...
***
Хмурым осенним днём Мел сказала Атарику и Перси, что всё. Следующая ночь
Они, все трое, внешне спокойно говорили об этих, таких ужасных для любого человека, вещах. А что делать? Всё случилось уже. Осталось только отпустить и проводить...
Лив почти всё время спала. Сильные снадобья помогали, и она не страдала. Была спокойной, отстранённой. И они не тревожили её слезами, и скорбью. Пусть уходит спокойно.
Атарик почти всё время проводил с ней. Наплевал на то, что должен изображать равнодушие. Какое это имеет значение?.. Перси на всю жизнь врезалась в память сцена, которую застала она однажды, когда пришла утром от Мел.
Она не хотела подсматривать. Всё вышло случайно... Сквозь полуоткрытую дверь спальни она увидела, как Атарик стоял на коленях перед кроватью. Голова его лежала совсем рядом с Лив, и она своей исхудавшей, полупрозрачной рукой гладила его густые, жёсткие волосы. Он судорожно обнимал её и, кажется, плакал. Лив смотрела на него с жалостью и... нежностью?..
В ту, последнюю ночь, они все остались в доме хэда. Атарик стеснялся и не знал, что может позволить себе при "посторонних". Перси сама сказала ему:
– Ляг рядом с мамой. Я с другой стороны. Мел в кресле. Иначе не поместимся. Комната маленькая. Атарик с огромным облегчением улёгся рядом с умирающей и привычно обнял её, словно защищая. Перси легла с другой стороны. Мел плакала, свернувшись в кресле, как печальная, старая кошка.
Перси с хэдом даже заснули. Он, конечно, услышал, когда Лив перестала дышать. Проснулся. Тихо заплакал. Мел беззвучно плакала в своём кресле... Девочку они разбудили только тогда, когда взошло солнце. Атарик осторожно положил свою здоровенную ладонь на хрупкое плечико и произнёс негромко, и непривычно мягко:
– Просыпайся, Ра. Пора прощаться...
Тело сожгли. Так было принято. После похорон Перси пошла к костру с четырьмя совсем небольшими ладанками из прочного стекла. Она специально училась неделю у умельцев клана и сделала их, с небольшой помощью, конечно. Ведь сосуды должны быть прочными и очень хорошо закрываться. Ещё у них были ушки, чтобы можно было продёрнуть верёвочку.
Она наполнила их пеплом из погребального костра. Подошла к месту, где стояли Атарик и Мел. Протянула каждому из них по одному сосуду. Замялась и неловко сказала:
– Я не знаю, принято ли у вас так. Но раньше, у некоторых народов так делали. Забирали частицу пепла из костра. На память.
Мел снова заплакала:
– Спасибо.
Хэд закостенел. Перси бережно завернула два других сосуда в мягкую ткань:
– Это для меня и папы. Ему будет легче, наверное, если он
сможет похоронить маму...Мел частенько плакала над своей ладанкой. Перси засыпала поначалу, только держа её в руке. Атарик продел шнурок в ушки и носил её под одеждой. До самой смерти.
***
Перси с трудом училась жить без мамы. Держалась изо всех сил, чтобы другие не видели, как невыносимо ей плохо... Немного помогали тренировки и Мел. Наступила зима. Снега нет, серые дни смотрят в окошки из толстого, мутного стекла. Дожди и слякоть. По Лесу особо не побегаешь. А тренировки, вот они, каждый день.
Она так загоняла себя, что Берг не выдержал как-то и сказал ей:
– Притормози немного. Сорвёшься.
Она глянула на старика остановившимися, сосредоточенными глазами:
– Я сорвусь, если не буду надрываться, учитель.
Старик молча кивнул. Правильно. Каждый справляется, как может... И Перси справлялась: тренировалась, помогала Мел в "больнице", посещала "лёгких" больных на дому. Уставала, конечно... И всё равно...
Отчаяние накапливалось, собиралось таким комком, что его было уже не пропихнуть назад в горло. Всё на что хватало девочку, это дождаться, в такие дни, вечера. Когда домик нёрс пустел, она подбиралась к пожилой женщине, устраивала голову у неё на коленях и плакала. Мел тоже давала волю слезам. Кажется, с облегчением...
Нёрс помогала девочке пережить горе. А сама Перси помогла Атарику. Бегала к нему в дом, как раньше. Каждый день. Помогала Марфе убираться и готовить. Таскала для хэда что-нибудь вкусненькое. Торчала иногда у него в доме вечерами. Когда он бывал особенно мрачным.
А весной, как обычно заскочив в дом с разбега и без стука, наткнулась на выходящую оттуда, не до конца одетую, но полностью довольную девицу из тех, что мечтали "окрутить" хэда. Она окинула Перси победным взглядом, фыркнула и ускакала. Делиться новостью, наверное...
Перси застыла в нерешительности. Что делать? Имеет ли она право беспокоить хэда сейчас? И вообще, насколько прилично ведёт она себя, таскаясь сюда каждый день? Почти что половозрелая девица! А вдруг местные подумают, что она имеет виды на Атарика?.. А следом пришла ещё более ужасная мысль: а что, если так подумает сам хэд?..
Взгляд Перси заметался... И натолкнулся на Атарика. Он, полностью одетый, стоял в дверном проёме, спокойно смотрел на неё. И, кажется, читал её мысли... Бросил хмуро:
– Пойдём на кухню. Поговорим.
Ну, пойдём! Перси осторожно, бочком, пошла привычной дорогой. Положила на стол гостиницы. Неловко устроилась на краешке стула. Настороженно уставилась на хэда. Тот не торопился. Долго молчал и думал о чём-то своём. Наконец открыл рот:
– Прости меня!
Девочка поражённо вскинула на него глаза:
– За что?
Атарик неловко поёжился:
– За эту сцену.
Перси ловила ртом воздух, не зная, что сказать. А он добавил. Сдавленно. И, кажется, со стыдом: