Больно берег крут

Зажмурился Ивась. Содрогнулся.

От омерзения к себе…

Глава третья

1

Север…

Прокляни его, отрекись, беги прочь, в благословенные просторы солнечных степей иль под райскую сень пальмовых рощ, блаженствуй и ликуй — раскованный, освобожденный, неподвластный, — но знай: скоро, очень скоро тебя подсечет, заарканит и начнет душить неуемная тоска по комариной болотной глухомани, по непоседливому неуюту балков и палаток, по короткой, жестковатой, но нелицемерной и крепкой мужской дружбе, по неразведенному спирту и сырой рыбе, по лихорадочно напряженным, беспощадным будням, очень схожим с буднями войны, и еще по многому — большому и вовсе мизерному, что вобрало в себя магическое слово — СЕВЕР.

Высказав все это, министерский друг Румарчука надолго умолк. Вертел в руке порожнюю хрустальную рюмку, смотрел на догорающий камин и молчал.

Молчал и Румарчук, хотя и не согласен был с другом. «Север, Юг… Голубые льды айсбергов. Знойная россыпь барханов… Влюбленность. Привязанность… Сентиментально-книжная чешуя, — вяло думал Румарчук, — все это верная примета преждевременного старения: чувства обмякли, одрябли, до срока изношенные тормоза и ограничители не держат, и… струятся слезы, млеет сердце…» Но не высказал это старому другу, не возразил ему. Зачем? Пусть пофилософствует, покрасуется, полюбуется собой, блеснет глубиной мысли и тонкостью чувств. Не часто выпадает ему такая возможность. В нынешний век да еще в столь высоком кресле не до отвлеченных разглагольствований: на неотложные дела едва-едва сил хватает, а надо еще конъюнктуру учитывать… Румарчук ничего худого не желал своему другу — старому, проверенному, надежному. Не без его помощи повенчали Румарчука на трон нефтяного короля Сибири, и он всегда был в курсе настроений и задумок министерского руководства.

Они сидели вдвоем, в небольшой гостиной отменно отделанного и обставленного охотничьего домика, недавно выстроенного специально для отдохновения и неофициальных встреч. Домик был сделан добротно, из лиственничных бревен. На первом этаже — кроме гостиной с камином, медвежьей шкурой под ногами, чучелом косолапого в углу и огромными лосиными рогами на стене, были еще кухня, оборудованная по последнему слову техники, рядом — кладовые с холодильниками, а в глубине узенького коридорчика — неприметные глазу две смежные комнаты, в которых проживали здешние настоятели, охранители и распорядители — пожилые супруги Сурины, очень опрятная, исполнительная и молчаливая пара. На втором этаже домика — три комнатки-спальни и финская баня с бассейном.

— Устал, — едва отойдя от самолетного трапа, признался друг встретившему его Румарчуку. — Вконец замотался. Хочу отдохнуть у тебя немножко, подразвеяться. Взял командировку…

— И правильно сделал, Демьян Елисеевич, — одобрил Румарчук. — Есть у нас закуток. Специально для таких целей. От города недалеко. Бетонка. Телефон, телевизор… все тридцать четыре удовольствия, и природа под окном. Не прилизанная да припесоченная, а живая, первобытная. Под боком озеро карасевое.

— Тогда давай туда сразу. Потом решим, как и что.

А когда побродили по разбуженному весной лесу, отведали дивной нельмовой строганины и стерляжьей ухи на курином бульоне, полакомились маринованными белыми грибками, моченой брусникой и иными дарами щедрой сибирской природы, гость вдруг заговорил о Севере, на котором проработал молодым не один год и с тех пор влюбился в этот край.

— Бывало, плывешь по реке, — размягченно говорил Демьян Елисеевич. — День плывешь. И ночь плывешь. И снова день. И опять ночь. И еще не раз обежит землю солнышко. А ты все плывешь. Речушка вольется в речку, та обернется притоком настоящей реки. Удивляться устанешь. Наслушаешься, насмотришься до звону в голове, а Северу нет конца. Вот это простор! Могутность!.. Отойду тут чуток, огляжусь и махну в твой знаменитый Турмаган. К этому бунтарю, как его, Ба… Бакунину, что ли…

— Бакутину, — поправил Румарчук. — Теперь он не тот. Отбунтовал свое, попритих…

— Жаль, — искренне посочувствовал Демьян Елисеевич. — Такие бакутины нужны обществу, как закваска тесту. Без них, брат, тоска — не жизнь. Зря улыбаешься. Знаю, что думаешь. Вот, мол, и возьми себе эту закваску. Верно ведь? — Вздохнул, чуть приметно насупился. — Без бакутиных вокруг и в нас — тишина и покой. В этом покое — корни многих бед. Какая уж тут гражданская активность? Какое движение политической мысли? Поиски путей к турмаганской нефти?.. Перечитал я перед поездкой к тебе последнюю записку Бакутина… Отменная граната! Колоссальной взрывной силы. Если выдернуть чеку, вся турмаганская стратегия — на воздух!..

— Ну так выдерни, — с обидой и вызовом посоветовал Румарчук, разливая по стопкам напитки. Себе — коньяк, гостю — водку.

— Не выдерну, — горько признался гость, нервно поглаживая пухлой рукой выхоленные, чуть подрозовленные щеки.

— Чего ж так? — Румарчук подвинул наполненную рюмку.

— Подзаелись многие. Огрузнели, — с легким раскаянием и чуть приметным самолюбованием сказал Демьян Елисеевич и вздохнул — протяжно и скорбно. — Я вот двадцать лет в министерстве. Друзья-приятели в самых верхах. Информации предостаточно. Опыт есть. Хозяйство нефтяное знаю… — чиркнул растопыренной пятерней по горлу. — А вот почему мы порой так безалаберны? — не объясню даже себе.

— Так уж и не объяснишь? — подковырнул Румарчук, отхлебнув махонький глоток коньяку.

— Нет, — с неожиданной жесткостью и негнучестью выговорил гость. — Нет! — повторил еще тверже и тяжелей. — Себе, брат, не соврешь. Не улыбайся. Не кликушествую. Оглянись. Знаешь ведь, какая часть выращенной картошки доходит до потребителя? А наши рыбные беды… А?

— Выпей, Демьян Елисеевич.

Тот с отсутствующим видом опрокинул рюмку в рот, подцепил кусочек осетрового балыка, медленно безвкусно зажевал.

— Теперь вот попутный газ, — снова заговорил прежним тоном, словно и не было никакой паузы. — Через восемь — десять лет в одном Турмагане будет сгорать в факелах…

— М-да, — поддержал друга Румарчук, — даже по себестоимости…

— По себестоимости! — воскликнул Демьян Елисеевич. — А если по стоимости продукта, который можно из него произвести, так эту цифру придется увеличить в пятнадцать — двадцать раз. Вот как! Нет. Бакутины нам нужны как свежий воздух.

— Вот и взял бы его к себе в министерство, — заулыбался лукаво Румарчук. — Был бы у вас под боком собственный бунтарь. Ха-ха!.. Веселая жизнь!..

Не принял шутливого тона Демьян Елисеевич, не улыбнулся ответно и веселости в голос не подпустил, ответил суховато, с приметной укоризной:

— Министерство, брат, не ком пластелина, что захотел, то и слепил. Вот если б министром Бакутина назначить…

— Ну хватил! — изумился Румарчук. — До министра ему еще далеко. Так ведь? Вот и давай подождем, пока он вызреет.

— Такое долгое жданье до добра не доведет…

— Потому мы и отстаем…

— Зачем так мрачно? — в голосе Румарчука наигранная приподнятость. — Бесхозяйственность, авостничество, тяпляпство — от Бакутина не зависят. Тут уж… — передернул плечами, покривил лицо, дескать, хочешь не хочешь, а ничего не попишешь. — Такова субъективная сторона дела…

— Неужто есть и объективная? — живо заинтересовался Демьян Елисеевич и даже перестал жевать, нацелясь взглядом на собеседника.

— Конечно же! — с готовностью откликнулся Румарчук. Он сбросил наигранность, заговорил убежденно, горячо: — Даже машина не может бесконечно на предельном напряжении. Подумай! За что ратуешь? Все, что мы сделали и делаем, все это в конце концов ради того, чтоб человек, человек жил лучше и дольше…

— Вот-вот, — язвительно подхватил Демьян Елисеевич. — Тут-то и зарыта собака. Все хотят подольше да получше. А что для этого надо? Не перенапрягаться. Не волноваться. Пусть горит! Пусть гниет!..