Большая расплата
Шрифт:
— Всё не так просто, — возразил Оливье. — И ты понимаешь, о чём я. Ты подозреваемый. Он так сам сказал.
— Это его работа — всех подозревать, я не беспокоюсь насчёт этого.
— А должен бы, — заметил Оливье. — Он имел в виду, что докажет, что ты убил того парня. Я видел это в его лице.
Гамаш покачал головой.
— Не важно, что он думает, потому что нет никаких доказательств. И кстати, я этого не делал.
— Так невиновных никогда не арестовывали? — усмехнулся Оливье. — Не судили и не осуждали? За преступление, которого они не совершали? Такого
— Арман? — начала Рейн-Мари. — Такое может случиться? Желина может тебя арестовать?
— Сомневаюсь.
— Сомневаешься? — воскликнула Рейн-Мари. — Сомневаешься? То есть, вероятность имеется? Но он же не думает всерьез, что ты убил того человека.
— Думает, — уверил Оливье. — Я видел такие взгляды раньше. На лице вашего мужа, перед тем, как он арестовал меня.
— Мы должны что-то предпринять, — сказала Рейн-Мари, и огляделась, словно доказательство невиновности е` мужа находилось где-то здесь, в церкви.
— Вот вы где, — от двери раздался знакомый голос Жана-Ги. — Мы опросили кадетов…
— Ты думаешь, что Арман убил профессора? — Рейн-Мари поднялась и повернулась лицом к зятю, тут же замершему на полпути.
— Нет, конечно, я так не думаю.
Позади него показалась Лакост, и Рейн-Мари заметила, как та отвела глаза, боясь встретиться с ней взглядом.
— Изабель, а ты?
Рейн-Мари вошла в раж. Колотила в ворота. Доискивалась правды. Выясняла, кто союзник, а кто враг.
Ещё одна мировая война. Её мир. Её война.
— Я не думаю, что месье Гамаш убил Сержа ЛеДюка, — ответила Изабель.
— Рейн-Мари, — проговорил Арман, поднимаясь и обнимая жену за талию.
Она отстранилась.
— Но уверенности у тебя нет, так, Изабель?
Две женщины пристально смотрели друг другу в глаза.
— Вам нужно кое-что узнать, мадам. Я держала руку вашего умирающего мужа. На том бетонном фабричном полу. Никогда вам не говорила. Вам не надо было этого знать. Он думал, что умирает. И я так думала. Он едва дышал, но смог выговорить одно лишь слово.
— Изабель… — попытался остановить её Гамаш.
— Я склонилась над ним, чтобы лучше расслышать, — продолжала Лакост. — Он прошептал «Рейн-Мари». И мне было ясно — он хочет, чтобы я рассказала вам, как он вас любит. Всегда любил. И будет любить вечно. Мне не пришлось вам этого говорить. До сегодняшнего момента. Арман Гамаш никогда никого не убьёт, по многим причинам. Одна из них — он никогда не сделает ничего, что могло бы причинить вам боль.
Рейн-Мари прижала ладонь к губам, зажмурила глаза. И простояла так секунду. Минуту. Годы.
Наконец, уронив руку, она кинулась в надежные объятия мужа, даже заметив взгляд, которым обменялись Лакост с Бовуаром.
Арман поцеловал её и зашептал ей что-то на ухо. Это заставило её улыбнуться. Потом указал на скамью в передней части часовни, и пока следователи усаживались там, Оливье с Рейн-Мари сели на самых задних скамейках.
— Что-нибудь выяснили из опроса? — спросил Гамаш.
— Не многое, — ответила
Лакост. — Но кадет Шоке не удивилась сообщению о нахождении её отпечатков на орудии убийства.— Там всего лишь следы отпечатков, — напомнил ей Гамаш.
— Я ей этого не сообщала.
— Как она их объясняет?
— Никак. Она рассказала, что ЛеДюк грозил ей отчислением, если она не согласится переспать с ним.
— И она согласилась? — спросил Гамаш.
— Сказала, что нет, но она уже торговала собой, чтобы получить желаемое.
Гамаш коротко кивнул.
— У меня не было времени рассказать вам, — начала Лакост, — но я звонила в Англию и говорила с женщиной с оружейной фабрики, той, которую опрашивал Жан-Ги.
— Мадам Колдбрук-Клэртон? — уточнил Гамаш.
Лакост засмеялась.
— Мы говорили об этом с Жаном-Ги по пути сюда. Нет никакой Клэртон, только Колдбрук.
— Почему же… начал было Гамаш.
— Она выделила Клэртон в фамилии? — продолжила за него Лакост. — Хороший вопрос. Она сказала, что это ошибка.
— Странно, — нахмурился Гамаш. — Но она подтвердила, что револьвер, из которого убили ЛеДюка и револьвер на витраже это МакДермот 45 калибра?
— Он сказал Клэртон? — спросил Оливье у Рейн-Мари, сидящей на задних скамьях рядом с ним. — Есть такой город в Пенсильвании.
— Откуда ты узнал о нём, mon beau? — задала вопрос Рейн-Мари.
— Не знаю, откуда я знаю про Клэртон, — ответил Оливье, сосредоточенно сдвинув брови. — Просто знаю, и всё.
— Должно быть, ты родился с этим знанием, — предположила Рейн-Мари с улыбкой.
— Какая жалость. Я бы мог иметь врожденные знания о стольких полезных вещах. Типа, как переводить фаренгейты в кельвины, или в чём смысл бытия, или сколько денег просить за круасаны.
— Ты их продаешь? — удивилась Рейн-Мари. — Рут говорит, они бесплатные.
— Oui. Как и скотч.
— Она подтвердила, что пистолеты однотипны, — сказал Жан-Ги. — Но я не понимаю, какое это имеет значение?
— Я пока тоже, — сознался Гамаш.
Он снова обернулся, чтобы посмотреть на витражное окно. Он так часто его разглядывал за все эти годы, что ему казался знакомым каждый кусочек стекла. И все же, он каждый раз открывал для себя что-то новое. Как будто автор витража пробирался каждую ночь в часовню и добавлял ещё одну деталь.
Он недоумевал, как до сих пор не заметил карту, торчащую из сумки солдата.
И понял, что очень продолжительное время провёл, смотря на одного мальчика, и почти не замечая двух других.
Он решил исправиться. В отличие от солдата, смотрящего прямо на наблюдателя, двух других изобразили в профиль. Двигались они вперёд. Одной рукой крайний мальчик касался плеча центрального солдата. Не для того, чтобы потянуть назад, а чтобы приободрить.
В их образы автор вложил меньше сил. Их лица были идентичны, словно это один и тот же мальчик, выражение этих лиц тоже было одинаковым.