Большая судьба

– Поди ж ты, ловкая басня!
– проворчал литейщик.

– То не басня, а сказка арапская, - отозвался сосед.
– Ишь, и ловок шельмец: говорит, что бисер нижет. Эй, ты!
– окрикнул он чернявого.
– Уж коли начал, то договаривай...

– Вестимо, надо поведать, что дальше с Аносовым было, - согласился купец.
– Ночь велика, а веселое слово гонит скуку!

– Что ж, можно и дальше, - согласился рассказчик.
– Вот что произошло. Аносов один пустился в путь. Ехал он степью, а она - широка и без конца, без краю. Ни кибиток, ни караванов, - ковыль, ковыль без конца да в небе орлы! Только на седьмой день у ручья ему попалась землянка, а из нее вышел старик: он был древен, беззуб, с сетью тонких морщин на лице. Аносов рассказал ему про хана из коша Сабакуль и про булат. Старик заморгал глазами, ухмыльнулся: "Ты ехал шесть дней, но путь к булату лежит дальше на восток. Я знаю за озером караванную дорогу, а она, быть может, приведет тебя туда, где делают булат. В старину и здесь имелись мастера, да перемерли..." Аносов попросил старика: "Дед, покажи дорогу!". Старик был легок на ходу: он вывел путника на протоптанную караваном дорогу. Аносов нагнал торговый караван и упросил взять его. Туркмены в бараньих шапках раскачивались на высоких верблюдах; они подозрительно оглядели Аносова, но польстились на обещанную награду, и он остался в караване. Днем было жарко: путники пекли яйца прямо в песке. Ночи были душные, нестерпимо мучили москиты...

– Ну и ловок на язык!
– вздохнул сосед Швецова.
– Ни слова правды, а слушать готов.

– Вот и я лежу и думаю, что дальше будет?
– отозвался литейщик.
– Всю жизнь бок о бок проробил с Павлом Петровичем. Прост, трудяга, а наплели чего...

– Много дней шел караван желтыми зыбучими песками, - продолжал свой рассказ чернявый, - наконец добрался до Бухары. Аносов честно расквитался с караванщиками, и они долго кланялись ему. В старой Бухаре шумел большой оружейный базар; на ковриках в тени сидели торговцы с раскрашенными бородами. Поблескивало драгоценное оружие. Рядом в мастерских молодцы с выбритыми головами ковали мечи. В толпе толкались воинственного вида всадники. На дальнем минарете древней мечети прокричал муэдзин. Кругом стоял шум, говор, звон. Медники бряцали тазами и кувшинами, лудили их. Сквозь толпу продирался голый дервиш. Он был так сух, что, казалось, его острые кости прорвут на иссохшем теле пергаментную кожу. Ревели верблюды, брызгали слюной в прохожих. Как тени, мелькали укутанные с ног до головы женщины. Словно пьяный, ходил Аносов по шумному базару. "Вот где можно узнать секрет, как делают булат". В прохладной тени лавчонок синеватым блеском отливали развешенные клинки. Аносов выбрал самого старого и самого почтенного торговца оружием и попросил его показать булаты. В караване он научился говорить самые необходимые слова. Торговец выложил перед Аносовым драгоценную коллекцию клинков. Среди них были прямые и тонкие, как жало осы, - они легко сгибались, в их упругости сказывалось великое мастерство. Здесь были и змеевидные клинки: как пламень, они извивались синеватым блеском. Тут лежали и широкие кривые мечи, похожие на месяц в новолунье. "Несомненно, это настоящие булаты", - решил Аносов и выложил перед старым купцом золотые червонцы: "Я отдам тебе всё это богатство, если научишь меня отливать эти булаты..." Старик равнодушно посмотрел на золото и спокойно сказал: "Я вижу, господин, ты прибыл из богатых стран и понимаешь толк в булатах. Увы!
– в голосе торговца зазвучала печаль.
– Ты видишь здесь большой оружейный базар, но здесь умеют только точить клинки и чинить старое оружие".
– "Но откуда ты привез эти сокровища?" - Аносов указал на булаты. Старый торговец улыбнулся: "Это из Сирии. Добрый человек, ты хочешь найти то, что давно утеряно. Не ищи его здесь. Поезжай в Дамаск, только там еще остались настоящие мастера". Не утерпел Аносов и отправился в Дамаск...

– Эх, ты, шатун, шатун, и куда тебя понесло?
– с обидой сказал купец.

– Погоди, сейчас заврется, и тогда увидишь, куда его занесло, сердито прошептал литейщик, но всё же решил сказ выслушать до конца.

А рассказчик, как ни в чем не бывало, продолжал:

– В горах Афганистана на него напали пастухи, носившие за плечами длинные ружья. Они ограбили его. Он ушел от них голый и беззаботный, как перекати-поле. Но настойчивость его походила на упругий толедский булат, тайну которого он искал. Аносов шел пешком, как нищий, всё дальше и дальше; он пересек горные хребты, песчаные бесплодные пустыни, зеленые оазисы, оживленные восточные города. Никто не узнал бы в нем офицера русской армии, начальника большого завода.

Прошло два года, и в один из дней перед Аносовым открылась долина Дамаска. Город утопал в зелени садов, над которыми пестрели цветами ляпис-лазури изразцовые купола мечетей и храмов. Небо простиралось голубое, бездонное. По дороге, проходившей среди безжизненных скал, шли толпы запыленного народа, на чистокровных скакунах ехали высокие, воинственного вида арабы; кричали ослы, погоняемые палками погонщиков; медленно раскачиваясь, шел караван верблюдов. Под сожженной солнцем смоковницей лежал одинокий путник и тихо стонал. Серый ослик, нагруженный переметными сумами, стоял возле него, уныло понурив голову. Аносов подошел к больному и наклонился над ним. Старик был сух, изможден, в его глазах Павел Петрович прочел мольбу. "Я не могу дальше ехать. В дороге меня одолела болезнь", - пожаловался старик. Неподалеку от смоковницы виднелся колодец. Аносов сходил к источнику, принес прохладной воды и утолил жажду старика. За раскаленными скалами скрылось солнце, и быстро наступила ночь. С гор повеяло прохладой. Старик не мог ехать на ослике. Аносов, недолго думая, взвалил старика на плечи и понес к Дамаску. Это была нелегкая ноша, но он не сдавался. Аносов и не подозревал, что сегодня, как никогда, он близок к цели. Аносов притащил старика в лачугу и уложил на жесткое ложе. Из соседней двери выглянула девушка. Тонкое матовое лицо оттеняло черные волосы, как звёзды в темную ночь светились ее глаза. Увидев чужеземца, она мгновенно скрылась. Старик пожал Аносову руку: "Я не знаю, кто ты. Но зачем ты пойдешь в ночь, когда здесь будет тебе приют и пища?". Аносов присел к больному и рассказал о своих поисках. Старик внимательно слушал. Глаза его вспыхнули, и он сказал горячо: "Ты угадал в самый раз. У меня нет подмастерья, я научу тебя делать литые булаты". Старик был последний знаменитый мастер дамасских литых булатов.

– Поди ж ты, как складно байку плетет! И голос, и слово какое подыскалось, наше, родное!
– неугомонно заворочался Швецов и спустил с печи голову, пристально всматриваясь в рассказчика.

Сибирскому купцу тоже не по нутру пришелся чернявый. Сквозь спокойную, гладкую речь его проступало что-то фальшивое. А тот, не замечая старика на печи, продолжал свое:

– И сказал сириец Аносову по сердечности: "Сын мой, старое мастерство умирает и на Востоке. С тех далеких времен, когда полчища Тимур-Ланга покорили Сирию, здесь утратили мастерство дамасских клинков. Сейчас ты видишь мою бедную хижину и последние булаты!
– при этом старик показал драгоценное оружие.
– Эти клинки и дочь - последнее мое богатство. Оставайся у меня, и ты познаешь мудрость старинного мастерства!". Аносов, конечно, обрадовался, что пристроился к мастеру. Ковал мечи, подолгу размеренно бил тяжелым молотом по пучку железной проволоки. Так делали арабы самую важную работу: они холодным способом, без накала на огне, ковали "джаухар" - узорчатую дамасскую сталь. Однако до настоящего булата еще было далеко!..

От нагоревшей лучины отломился уголек, упал в бадейку с водой, зашипел. Потянула струйка дыма.

Чернявый вынул кисет, носогрейку, неторопливо набил ее табаком и, подойдя к лучине, разжег. Глубоко затянувшись, он продолжал:

– А раз подглядел Аносов, что и как! Познал-таки великое таинство рождения булата! И вот как было дело, братцы. Сковал старик из знакомого сплава клинок. И что вы думаете? Раскаленный, сыпавший искрами, этот клинок мастер поспешно передал арабу. Тот вскочил на коня и понесся из города. Мчится, как вихрь, а с горячего клинка так и сыплются искры! От страха конь стрелой вынес араба в пустыню и пустился, будто за ним гналась волчья стая. В ушах ветер свистит, белый бурнус араба от ветра хлещет, а всадник, подняв раскаленный клинок, подставил его ветру и еще горячее погнал коня.

– Ишь ты как!
– изумился купец.

– Только к вечеру вернулся араб. Спала дневная жара, от арыков повеяло прохладой, и тогда конник на взмыленном скакуне вернулся к мастерской, а в смуглых руках его поблескивал клинок с синеватым отливом. Булат! И как только Аносов отгадал, в чем тут дело, сразу заторопился домой, в Россию. А мастер и говорит ему: "Никуда не ходи, оставайся здесь. Я отдам тебе мастерскую, а моя дочка пойдет к тебе в жены!" - "Нет, думает Аносов, - скорее в Россию!.." Вот, братцы, откуда к вам завезен булат!
– пыхнув трубочкой, закончил чернявый.

– Врешь!
– вдруг сердито отрезал Швецов и полез с печки. Высокий, сухой, с бородой до пояса, он вошел в озаренный круг.
– Врешь!
– энергично повторил он.
– Никуда и никогда Аносов не ездил из России. С малых лет он в Златоусте. Кончил ученье в столице - и сюда.

– А ты кто таков?
– ткнул в него черенком трубки проезжий, и глаза его вспыхнули.
– Откуда знаешь?

Но тут из-за стола неожиданно вскочил сибирский купец и потянулся к старику.

– Батюшка, вот где довелось нам увидеться!
– он обнял деда и заговорил: - Ведомо на всем Камне, кто он! Литейщик Швецов, сподвижник Павла Петровича Аносова. Они вместях тайну булата открыли.

Чернявый смутился, заюлил и поспешил отодвинуться в тень.

– Вот видишь, как!
– весело сказал купец: - Ты байку врал, а тебя добрый человек на слове поймал!

– За что купил, за то и продаю!
– хмуро отозвался чернявый.

– Купил дрянь, а за драгоценное хочешь сбыть!
– сурово перебил Швецов. Величавый и строгий, оглядывал он проезжих ясными, умными глазами.
– Из Дамаска, сказываешь, добыл булат, а того не знаешь, сколько труда и хлопот он стоил Павлу Петровичу! Русским разумом добыт булат, вот что, сударь! И поклеп нечего взводить. Слава богу, мы еще сильны и разумом не обойдены!

– Ух, и верно вымолвил!
– засмеялся сибиряк.
– К нам ходят вынюхивают лучшее, а потом за свое выдают.

– А коли так, зачем слушали?
– спросил рассказчик.

– А любопытно дознаться, что за человек с нами, из чьего гнезда сюда залетела кукушка? Да и что робить в такую ночку, как не байки слушать? Все бока пролежишь!

– Не нашего поля ягодка!
– осторожно вставил заводский приказчик и покосился на чернявого.
– Птица узнается по полету, а человек - по ухваткам.

Проезжий отошел к скамье, важно развалился и сказал с насмешкой:

– Ты, борода, поосторожнее. Я тебе не мужик!

– Кто же ты? И как ты, белая ворона, сюда залетел?
– раздраженно выкрикнул сибирский купец.

– Я не белая ворона, сударь!
– сказал, поднимаясь, чернявый.
– Я подданный его величества короля английского!

– Что-то обличьем и на англичанина не похож. На аглицких хозяев, сукин сын, работаешь!
– хмыкнул сибиряк, сжал тяжелые кулаки и угрожающе пошел на противника.