Большая svoboda Ивана Д.
Шрифт:
Остальное – по фигу. Белоснежные улыбки, ласковые комплименты и беспощадная кадровая политика в вопросе найма и увольнений. Вот это – нынешний Запад.
Он сидит в крутящемся кресле, часами говорит по телефону, пьет кофе, потом покидает кабинет. Выходит на Оттингенштрассе, окидывает взором корты, чистые аллеи. Вест очень рад, что он не в Штатах. Здесь – культура, белые люди, чудесные биргартены и социальная защита. А там – заплеванные неграми тротуары, невкусная еда и постоянная угроза увольнения.
Вест выходит из здания, важно застегнув светлый пиджак, садится в трамвай и едет до Шиллерштрассе. Там он выходит, садится в
Повышение по службе
Февраль 93-го. В этот вечер Иван пьет с Дженнингсом. Как обычно, Дженнингс интересуется всем, что происходит в русской службе, делает короткие пометки в записной книжке. Кто с кем из насекомоядных спит, кто проигрался в казино, кто тайно сочувствует Советскому Союзу. Они сидят в гостиной на вилле Дженнингса. Жена американского разведчика ушла спать наверх, и они поглощают Maker’s Mark – любимый напиток американца. Это куда лучше, чем надоевший Jack Daniels. Пятнистый сеттер лежит у их ног.
Дженнингс недоволен. Он говорит Ивану: “Долбаные журналисты подставили нас! Опять поганая статья в “Нью-Йорк Таймс”! Какой-то вредитель сидит на станции и снабжает прессу компроматом”. Иван держит постную мину – из солидарности. Алкоголь уже ввел его в благостное состояние. Ему ясно, что компромат сливает изгнанный с позором Матусевич. Но надо ли говорить это Дженнингсу? Тот сам сворачивает тему: “Ладно, забудь!”
Они по-мужски напиваются, им не мешает тоталитарная американская жена. В такие минуты Ивану начинает казаться, что он понимает душу белого американца. Это самые несчастные люди на свете, на них давят политкорректность, начальство, жены, законы о харассменте… Американец хотел бы все послать подальше, как русский мужик, а его ограничивают даже в алкоголе и табаке.
Ночная пьянка с Дженнингсом. Разговор на полутонах. Очень напоминает ему разговоры с Гюнтером в Грюнвальде и Игорем Сергеевичем в Будапеште. Почему он так ценит чекистов? Он и сам толком не знает.
А кто такой Дженнингс? Он честный американский разведчик. У него печальные глаза – по долгу службы. Такие же глаза у немца Гюнтера и у русского Игоря Сергеевича. Их печалят досье, к которым они имеют доступ. А в этих досье – продажная человечья натура. Наверное, Дженнингс любит свою Родину. Но куда больше он любит свою семью, свою собаку. Иван видел, как по воскресеньям Дженнингс обедает с семьей в “Пицца-хат”, как нежно помогает детям, как терпеливо жует вместе с ними пиццу и запивает кока-колой.
Уже за полночь Дженнингс делает ему предложение. Иван может стать начальником отдела новостей. До сих пор отделом командовал Уэйн Браун – пожилой американец, когда-то взятый на воспитание семьей эмигрантов из России и говорящий по-русски. Но он уже сошел с ума, этот старый хрыч. Нужен новый, цепкий человек, хороший интерпретатор и коммуникатор. Иван подходит на это место. Он далек от склок власовцев и сионистов, монархистов и демократов, он сам по себе, он абсолютно отчужден, и это очень устраивает Дженнингса. Иван – настоящий человек без свойств, каким и должен
быть разведчик или писатель.Дженнингс дает ему необходимый инструктаж: никому не препятствовать, не мешать. Соблюдать лишь элементарную трудовую дисциплину. Он сам зорко следит за тем, чтобы националистические и экстремистские тенденции насекомоядных не прорывались слишком сильно. Тогда это нарушает интересы США. Нужно бить правой рукой сионистов, левой власовцев, а ногой – скотоводов из “бабайских” редакций.
Ивану смешно. Его внутренний имам смеется. Он даже мог бы написать псевдонаучный опус в духе Шпенглера – типа, срединный путь между сионизмом и черносотенством, или опыт прохождения отрешенной мысли по ту сторону идеологем.
– Гораздо важнее, – считает Иван, – трахаться и пить хорошее вино. А также греться на солнце и плавать в Изаре. Каждый раз, когда он идет на работу через Английский парк, Иван любуется бурлящим потоком Изара, в котором барахтаются отчаянные юнцы. Иногда ему кажется, что настоящие эсэсовцы обладали такой же ледяной отвагой. Их принцип чести вводил их в круг почетных смертников.
Короче, он дает согласие. Дженнингс обнимает его: “Я так и знал, мой мальчик!”
От Дженнингса он с трудом добирается до “Арабеллы” на такси. Главное – не заблевать сиденье. Поднимается на пятый этаж, входит в апартамент. Видит привычную сцену. Катя пьяная лежит поперек кровати, пес Чук скулит на собственной луже, а телевизор показывает ночную картинку для усыпления бюргеров – бесконечное полотно железной дороги под стук колес.
Она спит. Раскинув ноги в пеньюаре. Бутылка водки на полу. Он чувствует непреодолимое желание. Приближается уже в напряженном состоянии и начинает равномерные движения. Она мычит, но не просыпается. Чук скребется в дверь. Почему она назвала пса Чук? Он думает: “Неплохо бы нанять кинооператора и заснять сцену секса. Ведь никто потом не поверит, что у него так хорошо стоит”. За окнами – бледно-розовый рассвет. Солнце встает над “Арабеллой” и престижным районом Богенхаузен.
Он продолжает терзать ее, пока скулеж Чука не становится невыносимым. Катя просыпается, поднимает трубку, звонит в соседний номер: “Илона, выручай! Собаку надо выгулять”.
Илона Шварц – молодец. Она заходит с бутылкой холодного “Мумма”. Они выпивают по бокалу, и приятная легкость разливается по телу.
“Мумма” недостаточно. Из холодильника достается бутылка “Абсолюта”, красная икра и соленые огурчики. Красная икра поступает из Союза, то бишь из России. Каждый, кто приезжает на станцию, обязан везти дюжину банок красной икры. Другой валюты в Совке нет. Штабеля красной икры громоздятся в холодильнике у Ивана и других сотрудников. С огурцами – сложнее. Немцы потребляют лишь маринованные, кисло-сладкие. Умельцы под Мюнхеном наладили производство бочковых соленых огурцов и продают их в русском магазине “Иван”.
После нескольких стопок водки становится намного легче. Иван ставит видеокассету времен Перестройки. На сцене – Рубашкин поет “Мурку”. В зале “Россия” ему аплодирует советская элита, в первом ряду Горбачев с Раисой.
Иван поднимается с фужером водки, звенит вилкой по стеклу: “Прошу тишины! Важное правительственное сообщение: начальство приняло решение – назначить меня шефом отдела новостей”. Пауза. Илона потрясена. Катя бросается ему на шею.
Туманов, или Безответная любовь