Больше, чем что-либо на свете

Говорят, нет ничего слаще, чем примирение после ссоры, и Темань познала всю его сладость в полной мере. Отдыхая в объятиях и скользя пальцами по знакомому и выученному наизусть рисунку шрамов на теле Северги, она томно мурлыкнула:

– М-м... Может, ещё?

Супруга бросила из-под полуприкрытых век взгляд на часы.

– Мне вставать рано на службу.

– Да и мне статью дописывать, – вздохнула Темань, прильнув щекой к её плечу и глядя в потолок с мечтательной грустью. – Да и вообще... Так не хочется, чтоб наступало завтра. Хочется увязнуть в этой ночи... В тебе.

С урчанием она вырисовывала языком и горячим дыханием влажные узоры на коже Северги, пока не добралась до губ – сурово сомкнутых, жёстких, высокомерно-неприступных... Но такими они были до поцелуя, а навстречу ему раскрылись и ответили основательной и глубокой лаской.

– М-м... Сладкая, не раззадоривай меня снова, – улыбнулась Северга. – А то не выспимся.

– Мне так жаль тратить на сон драгоценное время... Время, которое мы могли бы проводить вместе. – Темань скользила ладонью по её плоскому и твёрдому животу, шаловливо направляясь вниз. – Кто знает, сколько ещё осталось тебе и мне...

Северга, мерцая задумчиво-далёким взглядом из-под ресниц, сказала:

– Ты проживёшь долго, родная. Долго и счастливо. И всё у тебя будет хорошо.

Сердце Темани гулко ёкнуло и сжалось от этого «ты». Себя в долгой и счастливой жизни жены Северга как будто не видела, и эта пустота веяла холодком. Горло тоскливо и тревожно сжалось, ресницы намокли, и Темань уткнулась в плечо супруги, шмыгнув носом.

– Не говори так, – всхлипнула она, закусив дрожащую губу.

– Ну-ну, малышка, не разводи сырость, – усмехнулась Северга. – Иди ко мне... Так и быть, побалую тебя ещё чуток.

Поспав совсем немного, Северга встала в четыре утра, чтобы к шести успеть на службу. Сквозь дрёму Темань слышала, как та собиралась, как негромко разговаривала с дочерью: Рамут была ранней пташкой и всегда завтракала вместе с родительницей. На рабочем столе осталась недописанная статья, и Темань прокручивала её текст перед мысленным взором, но не находила в себе сил встать сейчас.

– Дом, разбуди меня через два часа, – простонала она.

«Будет сделано, госпожа».

Статью она успела сдать вовремя. Жизнь продолжалась, но теперь Темань, посещая светские собрания по долгу работы, каждый раз шла туда, как на войну: даже если в списке гостей Дамрад не значилась, она могла явиться без приглашения – заглянуть, так сказать, на огонёк. Убегать и прятаться? Глупо. Приходилось терпеть, скрепя сердце и сцепив зубы. Встретив на приёме Владычицу, Темань старалась держаться в самой гуще гостей и избегать уединения: на глазах у всех государыня не стала бы приставать к ней с нежными речами и поцелуями. На её счастье, в половине случаев Дамрад всюду появлялась со старшей дочерью, а Санда ревниво следила за матушкой, вынуждая ту быть сдержаннее с дамами. Но леденящий луч взора Дамрад всё равно находил Темань везде, и она неизменно мертвела, попадая в его поле зрения. От всего этого временами жутко хотелось напиться – до воя, до сведённых челюстей и скрипа зубов; хмель, этот коварный лже-друг и совратитель, ждал её с распростёртыми объятиями, обещая желанное расслабление и покой, но Темань каждый раз исполинским усилием воли отрывала свои мысли от сего пагубного предмета. Эта скользкая дорожка вела на дно – страшное, безысходное, с которого уже не подняться, не спастись. С горечью Темань понимала: нет бывших пьяниц, желание выпить будет всегда, оставалось только жить с этим и держать себя в узде, заглушая в себе губительный голос какими-то целями, делами, заботами...

И вот – измятый листок с приглашением во дворец Белая Скала лежал на столе, Северга была далеко, Рамут жила своей семьёй, и одиночество снова обступало Темань стеной непроглядной вьюги. Позвать Леглит? Но чем она могла помочь? Только покачать головой и сказать: «Я же предупреждала тебя, что не стоило выпускать эту книгу в свет».

Но сделанного не воротишь, и Темань жила, а точнее, существовала до вторника в изнуряющем полуголодном мороке бессонницы. Кусок не лез в горло, при взгляде на еду Темани приходило в голову: а не придётся ли вскоре грызть тюремный хлеб в ожидании казни, как матушка когда-то? Подадут ли ей там чашку крепкого отвара со сливками, которую дом сейчас услужливо поставил перед ней? Вряд ли... Опустившись в череде этих невесёлых мыслей на дно беспросветного отчаяния, в утро вторника Темань вдруг проснулась спокойная и равнодушная. Цедя маленькими глотками свой отвар в лёгкой дымке отрешённости, она думала о собственной жизни, как о чужой. Ей стало всё равно, что будет с ней: казнят так казнят, помилуют так помилуют. Лишь немного жаль было книг, которые ей в случае смертного приговора уже никогда не написать... Ну да ничего, кто-то другой сделает это: витающие в воздухе замыслы останутся бесхозными ненадолго. Кто-нибудь обязательно выловит их из бестелесного мира идей и воплотит на бумаге.

Во дворец она прибыла без опоздания. Дамрад приняла её в огромной библиотеке, представлявшей собой огромный зал без окон, доверху наполненный книгами. Располагались они по стенам в несколько огороженных перилами ярусов, а свободное пространство зала заполняли книжные стеллажи в виде колонн. Они соединялись с площадками ярусов мостиками-переходами. Дамрад, в доверху застёгнутом чиновничьем кафтане и со строгой, гладко зализанной причёской, сидела за обширным письменным столом и читала толстую, аккуратно сшитую рукопись. По лопаткам Темани пробежал морозец: это была её книга...

– Здравствуй, дорогая Темань, – сказала Владычица, поднимаясь и выходя из-за стола. Это означало, что гостье присесть не предлагалось. – Не буду тратить драгоценное время на обмен любезностями, давай сразу перейдём к делу. Взгляни сюда, пожалуйста.

Она проводила Темань к одному из стеллажей-колонн и провела холеными, унизанными перстнями пальцами по корешкам книг. На указанной ею полке были собраны работы Темани – все до единой: сборники стихов и рассказов, романы и повести.

– Как видишь, я слежу за твоим творчеством, и весьма внимательно, – сказала Дамрад. – И не только за художественным. – Она взяла с полки пухлую папку с подборкой вырезок из новостных листков, просмотрела их, усмехнулась. – Перо у тебя весьма бойкое, местами даже едкое... Не завидую я этим дамам и господам, которым от тебя досталось на страницах твоих статей и заметок!..Ты беспощадна, насмешлива и очень наблюдательна. Любого разделаешь под орех! Ты привлекла моё внимание сразу, с первого взгляда. Сначала меня поразила в самое сердце твоя красота, а творчество позволило заглянуть... – Дамрад зашла Темани за плечо и шепнула ей на ухо с чувственным придыханием, – в твою душу и мысли.

Спина Темани оставалась прямой, но внутри она была судорожно дрожащей пружиной. Напряжение превращало плечи в камень, а сердце бросало то в жар, то в холод. Дамрад между тем вернулась к столу и взяла рукопись. Взгляд её вскинулся от страниц острым ледяным клинком.

– Но вот эта новая вещь открыла мне тебя с иной стороны. – В голосе Владычицы зазвенела сталь, а приглушённый бархат упал, словно мягкая занавесь, открыв холодную и твёрдую броню. – Признаю: я недооценила твои способности. Ты не просто очень красивая женщина, ты также и умная. Я бы даже сказала, опасно умная. Твоя родительница возглавила заговор против меня, а ты обнажила изнанку своего писательского дара, который может служить вредоносным целям. Он способен сеять смуту вот здесь! – Дамрад дотронулась пальцем до виска. – В головах. И это не менее опасно, чем затевать государственные перевороты. Воистину, ты – дочь своей матери.

Как сердце Темани до сих пор не остановилось, превратившись в остывающий уголёк? Как её помертвевшая грудь ещё дышала, а ноги не подкашивались? Смертный приговор уже раскинул над её головой чёрные удушающие крылья, и лучшим выходом было умереть прямо здесь, на месте, но Темань жила, дышала и даже могла говорить. Её глаза блестели, неподвижные и остекленевшие, голос звучал глухо, но не дрожал.

– Матушка считала меня рохлей и ни на что не способной размазнёй. Она не одобряла ни моего выбора супруги, ни тяги к творчеству. Мы никогда не были особенно близки и дружны, скорее, её власть тяготила меня. И я почла за благо сбежать из дома с Севергой. Но даже если бы судьба сложилась иначе и я осталась бы в родительском гнезде, матушка вряд ли посвятила бы меня в свои дела... Я имею в виду тот заговор. Она считала меня слабой. Да я и сама думала о себе как об обладательнице трусливого, приспособленческого, рабского сознания.

– Вот уж удивилась бы твоя матушка, найдя в тебе единомышленницу, – усмехнулась Дамрад, хлопнув рукописью по ладони. – Вы с нею даже более схожи, чем можно было бы ожидать. Что это? – Владычица пролистала страницы веером, держа рукопись перед лицом её автора. – Смелость, безрассудство, глупость? Или вызов мне? Скажи, чего ты этим хотела добиться? Зачем ты играешь в опасные игры? Чем тебе не нравилась твоя слава? – Правительница Длани вновь жестом окинула полку с книгами, вышедшими из-под пера Темани.

– Я написала эту вещь, потому что этого требовала моя душа, – ответила та, вскинув подбородок и прямо взглянув Дамрад в глаза.

– Красивые и выспренние слова, – хмыкнула Владычица, бросая рукопись на стол. – Хорошо, допустим, ты написала то, чего душа просила. Выплеснула на бумагу, положила в стол, и никто об этом не узнал бы. Но ты на этом не успокоилась – ты сунула своё сочинение госпоже издательнице. Она – особа неглупая, но более осторожная и законопослушная, чем автор сих дерзких страниц. Поэтому она сразу доложила, куда следует. Неужели ты надеялась, что подобная книга может быть обнародована? Ни за что не поверю, что у того, кто оказался способен написать всё это, не хватило ума подумать о последствиях своих действий. Скорее уж я поверю в то, что он хотел бросить вызов лично мне, привлечь моё внимание, разозлить. Что ж, обворожительная Темань... – Дамрад несколько мгновений помолчала, сверкая грозной тьмой зрачков. – Тебе это удалось.