Больше, чем что-либо на свете

– И давно у вас с ней эти шашни? – криво усмехнулась Темань, также подчёркнуто враждебно обращаясь к девушке на «вы».

– Достаточно давно, чтобы стало ясно: вы здесь лишняя, сударыня, – нахально заявила юная красавица. – Пора взглянуть правде в глаза: вы наскучили ей, ваш брак себя изжил. И вы ошибаетесь, называя наши отношения «шашнями». Всё серьёзно!

Поражённая её наглостью, Темань даже онемела, хотя обычно за словом в карман никогда не лезла. Под рёбрами саднила горечь, впиваясь в сердце клыками: неужели Северга настолько не уважала её, что уже начала заводить любовниц не вдалеке, а у себя под боком? А может, они всегда были, просто Темань сама закрывала на это глаза. «Всё серьёзно»... Похоже, голову этой глупой девочке Северга основательно заморочила. Интересно, что она ей наплела? Но не исключено, что всему виной просто слишком богатое воображение этой дурочки... Темань сама нет-нет да и выдавала желаемое за действительное – особенно водилось за нею такое в юности, когда её нежная девичья душа была потрясена напором, страстью и мрачноватым, звериным обаянием навьи-воина.

– Я подумаю над вашим предложением, сударыня, – оскалилась Темань в язвительной улыбке. – А сейчас попрошу покинуть мой дом, у меня много дел.

Хотелось рычать, крушить посуду, напиться, в конце концов. Темань сбросила отсыревший от мелкой мороси плед, зябко поёжилась, обхватив изящные худощавые плечи руками.

– Дом, прибавь же, наконец, отопление! – вскричала она ломающимся от страдания голосом, точно у неё ныл зуб. – Доколе я буду мёрзнуть здесь?..

«Слушаюсь, госпожа».

– И подай мне сухой плед. И чашку отвара с чаркой хлебной воды, – добавила Темань.

«Будет сделано, госпожа. Плед и отвар. Извини, но за обедом ты сегодня уже выпила бокал вина».

Темань рыкнула и ударила кулаком по подлокотнику кресла, откинулась на спинку. Проклятое распоряжение Северги... При мысли о супруге её снова накрыла тягучая, тоскливая боль – не отмахнёшься, не забудешься, не утопишь на дне стакана. Годы, долгие годы прошли в притворстве... Она притворялась перед самой собой, что всё хорошо, что Северга её любит. По-своему, конечно, но любит. Время от времени «позволяет себе» в походах, но возвращается неизменно к ней. Да, эта девица была права, пришла пора взглянуть правде в глаза: ни одну из своих женщин Северга не любила и ни на одну из них не смотрела так, как смотрела на Рамут. Та давняя попытка уязвить её намёком на отношения по примеру Дамрад и Санды была беспочвенной, Темань сама в этом убедилась, но это целомудрие с лихвой окупалось другой «странностью» – этой безоговорочной, безумной, нерушимой преданностью. «Она не главная, она – единственная», – прошипела тогда Северга Темани в ухо, холодно скаля белые клыки. За свою дочь она была готова разорвать в клочья кого угодно. Уходя, сердце она оставляла с Рамут.

Вот отчего Темани в этот промозглый вечер хотелось лечь и больше никогда не открывать глаза навстречу новому рассвету, а вовсе не из-за этой бесстыжей молодой особы. Хотя и та, несомненно, внесла свой вклад в это чувство безмерной усталости, которое придавило Темань, точно гранитная плита. Работать не осталось сил, а мысль о творчестве отзывалась только глухой скорбью. У Темани словно вырвали жестокой лапой тот светоч, тот внутренний огонёк, заставлявший её браться за перо; из пальцев ушла вдохновенная сила, и рука её безвольно, безрадостно свисала с подлокотника, поблёскивая перстнем в отсвете камина. Дамрад всё сломала, всё убила. Даже дышать не осталось ни желания, ни причины.

Дом, как бы возмещая ей отказ в горячительном, с отваром постарался: янтарному напитку отдали свой тёплый аромат не только листья тэи, но и сушёные лепестки весенних цветов. Такой отвар следовало пить без молока или сливок, наслаждаясь в полной мере всеми оттенками запаха и вкуса. Плечи Темани укутал плед из особой пушистой шерсти, мягкой и приятной к телу, и золотоволосая навья на какое-то время растворилась в домашнем уюте. Но в соседнем кресле расположился гость-невидимка – одиночество. Своими пустыми глазницами он высасывал тепло из души, заставляя ёжиться и сжиматься в сиротливый комок под пледом. Одиночества Темань не любила и не терпела. И боялась его, а поэтому в отсутствие супруги всегда стремилась на светские собрания, но теперь и радость общения была отравлена: Дамрад и тут умудрилась всё погубить и исковеркать. Подобострастие и лесть – в глаза, а за спиной – взгляды и шепотки... Темань не удивилась бы, если бы узнала, что все уже считали её любовницей Владычицы.

Но она должна была работать, а значит, и вращаться в обществе. Ей предстояло собрать материал для обзорной статьи о моде: силуэты, покрои, сочетания цветов... Как всегда, с «перчинкой» – сдержанно похвалить обладателей хорошего вкуса и пройтись насмешливым пером по любителям напялить на себя всё самое нелепое. В этом ей пригодился её талант живописца: статья должна была сопровождаться рисунками автора. Рисовала Темань с быстротой молнии, ухватывая карандашом с натуры самую суть, а дома по памяти добавляя детали. Статья вышла недурная, госпожа главный редактор даже отметила её на собрании сотрудников. За всю неделю, пока Темань работала над этим материалом, с Дамрад ей посчастливилось ни разу не столкнуться. Зато к ней в гости заглянула Леглит.

Как всегда, они пили отвар тэи и беседовали, а во время прогулки Темани почудилось, что сегодня женщина-зодчий как-то по-особому задумчива и смотрит на неё печальнее и нежнее обычного.

– Что с тобой, любезная Леглит? – спросила Темань, замедляя шаг и касаясь её руки как бы невзначай. – Тебя что-то тревожит?

Та от прикосновения вздрогнула и переменилась в лице, но потом стянула тугую щегольскую перчатку и сжала пальцы Темани открытой, тёплой ладонью.

– Я... Я давно хотела сказать тебе кое-что, но долго не решалась, – глухо и хрипловато от волнения промолвила она. – Это... касается моих чувств к тебе. Впрочем, я и сейчас опасаюсь вызвать твоё возмущение и наговорить такого, о чём придётся потом сожалеть...

– Отбрось все сомнения и говори смело, – улыбнулась Темань, ободряюще отвечая на её пожатие. – Поверь, не существует ничего, что могло бы возмутить меня в твоих словах.

Про себя она ликовала: наконец хоть какой-то проблеск в этом беспросветном существовании!.. Но радость эта горчила, уголки глаз пощипывало от близких слёз, а тоска под рёбрами скреблась неугомонными когтями, как ни пыталась Темань заглушить её голос новыми чувствами.

– Милая... дорогая Темань, с нашей самой первой встречи ты не идёшь у меня из головы, – начала Леглит, запинаясь и смущаясь до розового румянца. – Я принадлежу к сословию зодчих, а в наших кругах принято работу ставить на первое место... Чувства – второстепенное, а зачастую и мешающее работе обстоятельство. Я старалась придерживаться этого образа жизни и мыслей, пока... Пока не встретила тебя. В тебе всё прекрасно: и твой облик – внутренний и внешний, и твой ум, и твоя одарённость, и тонкость твоей души. Восхищение поселилось в моём сердце с первого дня и до сих пор лишает меня покоя. – И, с отчаянием взмахнув рукой к небу, Леглит выдохнула: – Нет, правду говорят наставницы: нельзя нам, зодчим, отдаваться чувствам! Если так и дальше пойдёт, я скоро работать не смогу...

– Мне жаль, что я стала такой помехой, – высвободив руку, тихо молвила Темань. – Соперничать – не в моём духе, лучше я сразу уступлю первенство твоей работе.

Замкнуто сжав губы, она зашагала по дорожке городского сада, окутанной тенью хмурого осеннего вечера. Опять эта невыносимая горечь омрачала трепетную радость от признания в любви: и здесь она могла рассчитывать самое большее на второе место...

– Темань! Молю, погоди! – Леглит бросилась следом и, поравнявшись с нею, сорвала с себя шляпу. Опустившись на колено и глядя на Темань снизу вверх с алыми пятнами возбуждённого румянца, она пробормотала покаянно: – Вот этого я и боялась – ляпнуть что-нибудь не то и обидеть тебя... Так и случилось. Но поверь: ты неправильно меня поняла, клянусь! Как любимая женщина может быть помехой?! Воистину, чувства затмевают разум и делают меня косноязычной... Прости меня, милая Темань! Если я и горожу чушь, то только потому что нахожусь во власти душевного волнения. Видишь? Я на коленях перед тобой, прошу прощения за свою глупость и слагаю своё сердце к твоим ногам.

В саду они были не одни, прохожие издали с праздным любопытством оглядывались на коленопреклонённую Леглит и смущённую Темань. Последняя, схватив навью-зодчего за руки, попыталась убедить её подняться.

– Умоляю, встань!.. На нас смотрят!

– Ну и пусть смотрят, – с блаженно-влюблённой, бесшабашной улыбкой ответила та. – Я не встану, пока ты не скажешь, что прощаешь меня... Я в твоей власти, делай со мной что угодно! Хочешь – подари надежду, хочешь – убей жестоким словом. Всё, что ты прикажешь, я немедленно исполню... Скажешь умереть – умру, прогонишь – уйду. Всё, что ты захочешь, моя госпожа... Я – твоя, моё сердце и душа в твоих руках.

В груди у Темани что-то ёкнуло и тоскливо сжалось: о, если бы Северга говорила ей такие речи, если бы она так признавалась в любви!.. Нет, это глупо... Настолько глупо, что даже смешно об этом думать. Только Рамут удалось сорвать с её языка это слово – «люблю», только к её ногам лохматый зверь-убийца ложился преданным и покорным щенком. Со стоном сорвав с себя вуаль тоски, Темань склонилась к Леглит и коснулась пальцами её разгоревшейся щеки.

– Если так, то я приказываю тебе встать и обнять меня.