Большое зло и мелкие пакости

— А, например, доклад, — подхватил Никоненко.

— Какой доклад? — несколько сбившись, спросил Евгений Петрович.

— Вы вышли на улицу вместе с остальными?

— Да, — сказал обиженный на “доклад” Первушин. — Мы вышли вместе с Диной, а потом я ушел вперед.

— Кого вы видели во дворе?

— Сидорина, Потапова с охраной, Марусю Суркову, Диму Лазаренко, — старательно перечислял Евгений Петрович, — еще была какая-то группа из параллельного класса. Сидорин курил.

Никоненко молчал, ожидая продолжения. Продолжения не последовало, и это капитана удивило.

— А во что они были одеты?

— Дина в светлой шубке. Сидорин… не помню, по-моему, в куртке. Лазаренко в пальто, Маруся… тоже в пальто, Потапов был в чем-то темном и длинном, то ли в пальто, то ли в плаще.

— Где вы были в момент выстрела?

— Почти у самых ворот.

— Что произошло сразу после выстрела?

Первушин вздохнул, тихонько, но выразительно.

Вспоминать ему не хотелось.

— Все кинулись в разные стороны. Закричали. Меня чуть с ног не сбили, — пожаловался он. — Я тоже… отошел в сторону.

— Отошли?

— Ну… да. Отошел. Но потом решил, что нужно посмотреть, тем более кто-то упал, я видел. Я подошел и увидел, что Потапов жив и здоров и пытается поднять кого-то с асфальта. Я даже не понял кого. Я хотел ему помочь, — от воспоминаний у Евгения Петровича изменился голос, стал похож на человеческий, — но у меня были заняты руки. Я видел, как Потапов вместе с охранником положили Марусю в машину и уехали.

Никоненко слушал, ему казалось, что у него покалывает в ушах, так напряженно он слушал.

— Вы тоже уехали?

— Да, — покаянно сказал Евгений Петрович, — знаю, знаю. Нужно было ждать вас. Но я был потрясен, даже отчасти напуган. Знаете, мне вчера делали кардиограмму и по сравнению с прошлым разом обнаружили весьма нежелательные отклонения. Я очень переволновался.

— Как я вас понимаю! — воскликнул “Анискин”.

— В силу профессии вы привыкаете ко всякого рода чрезвычайным происшествиям, — продолжал Первушин, — а я человек сугубо мирный. Мне сложно описать, что именно я почувствовал, когда увидел труп.

— Это был не труп, — любезно поправил его Никоненко.

— Это впоследствии оказалось, что — не труп, — сказал Первушин совершенно серьезно. — Но там, во дворе, это выглядело именно как труп.

— Это? — переспросил Никоненко.

— Ну да, — согласился Евгений Петрович. — Тело.

Они помолчали.

— А почему все-таки вы считаете, что стреляли именно в Марусю? — спросил Евгений Петрович. — Логичнее думать, что стреляли в Потапова.

— Нет. Не в Потапова. Стреляли в Суркову. Две ночи назад ее чуть не убили в больнице. Никакого Потапова в больнице не было, а Суркова была.

— В больнице? — поразился Евгений Петрович. — Так ее, наверное, теперь нужно охранять?

— Наверное, — согласился Никоненко. Болото, по которому он бродил все это время, стало совсем топким. Даже в кабинете Евгения Петровича он чувствовал эфирный болотный дух.

Ему нужно было срочно позвонить, а мобильного телефона у него не было. Не дорос он еще до мобильного телефона.

Добравшись до будки, он позвонил и задал свой вопрос. Полковник удивился, но обещал помочь.

— Да, — сказал он, когда Никоненко уже собирался повесить трубку, — пять минут назад тебе звонила свидетельница, — он помолчал, очевидно, отыскивая записанную фамилию, — Латынина Алина Аркадьевна. В чем дело, не сказала, но просила срочно связаться. Мобильный номер оставила.

При этом имени у капитана снова горечью свело желудок.

— Спасибо, Олег Петрович, номер у меня есть. Звонить было страшно, как будто он учился в восьмом классе и собирался пригласить одноклассницу в кино.

Повздыхав над записной книжкой, как участковый уполномоченный Анискин, капитан Никоненко набрал незнакомый номер. Голос, ответивший ему, тоже был незнакомый. Или он неправильно набрал?..

— Алина Аркадьевна, — сказал он, раздражаясь, — капитан Никоненко Игорь Владимирович. Вы звонили?

— Да, — сказал незнакомый голос, — я сегодня утром вернулась из Нью-Йорка.

— Отку-у-уда? — насмешливо протянул капитан и только хотел было добавить, что ему нет дела до ее путешествий по мировым столицам, но, прежде чем уезжать, следовало бы поставить в известность уголовный розыск, как она сказала лихорадочной скороговоркой:

— Я вернулась из Нью-Йорка, а у меня в квартире… мертвый человек. Приезжайте, Игорь Владимирович. Адрес знаете?

* * *

Она сняла очки, и оказалось, что у нее близорукие и очень беззащитные глаза, как у больной собаки. Щеки были желтые, ввалившиеся, и под глазами — синие тени.

Никоненко предпочел бы, чтобы она осталась в очках.

— Алина Аркадьевна, как ваша домработница попала в вашу запертую квартиру?

— У нее есть ключ.

— Зачем ее понесло в квартиру в ваше отсутствие?

— Она должна была убраться. Когда я уезжала, мы с ней так договорились. Вечером перед моим приездом она должна была прийти и сделать уборку.

— Она часто убирает у вас в ваше отсутствие?

Костяшками пальцев Алина потерла глаза.

В самолете она не спала — заснула было, но привиделся вдруг такой кошмар, что она проснулась от собственного тоненького вскрика. Вскрик разбудил соседа-японца, который с присущим всем иностранцам избытком сочувствия стал предлагать ей воду, влажные салфетки и какие-то капли. Ей было неудобно, что она его разбудила, и ей очень хотелось, чтобы он от нее отвязался. Он отвязался не скоро, и спать она больше не стала — отчасти из-за японца, отчасти из-за кошмара. Повторения ей не хотелось.

— Алина Аркадьевна, — сказал рядом капитан Никоненко, — проснитесь.

— Я не сплю.

— Нет, спите! — сказал он с досадой. — Боюсь, что вы недооцениваете серьезность положения.

“Боюсь, что вы недооцениваете” прозвучало фразой из английского романа. Алина улыбнулась и надела очки.

Капитану показалось, что она как будто отпустила его с поводка.

Он нервничал и злился с каждой минутой все сильнее.

— Она часто приходит, когда вас нет дома?

— Меня никогда нет дома. Она убирает два раза в неделю. У нее свой ключ. Она приходит, работает полдня и уходит. Раз в месяц мы встречаемся, и я плачу ей зарплату. Сегодня я вошла в квартиру и увидела… ее. И позвонила вам.