Бомарше(Beaumarchais)

К неприятностям, связанным с этим браком по расчету, присовокупились слушания по тяжбе с Обертенами. Бомарше, над которым по-прежнему висел приговор о шельмовании и который по-прежнему был лишен всех гражданских прав, вызывал у судей особую неприязнь еще и потому, что в его мемуарах досталось всему судейскому корпусу в целом. Так что у Бомарше были все шансы проиграть этот процесс, и он его проиграл: суд первой инстанции приговорил Бомарше к выплате 33 тысяч ливров семье его первой жены, но поднаторевший в ведении тяжб ответчик сразу же подал апелляцию.

Финансовые проблемы не слишком осложняли его жизнь: так как при выполнении королевских поручений он тратил свои собственные деньги, то теперь смог предъявить счета казначейству, и большая их часть была оплачена. По распоряжению Людовика XVI Бомарше выдали 72 тысячи ливров в качестве компенсации дорожных расходов и понесенного ущерба, а также 100 тысяч ливров за выкупленный у Анжелуччи памфлет. Поскольку у нас есть основания полагать, что на самом деле покупка эта либо вообще не состоялась, либо состоялась, но по более низкой цене, то Бомарше был в состоянии расплатиться с графом де Лаблашем, что было необходимо для снятия ареста с его имущества. Таким образом, он вновь смог въехать в принадлежавший ему дом на улице Конде и восстановить семейное гнездо.

Этот период, в течение которого над Бомарше продолжала висеть угроза приведения в исполнение старых приговоров, все же был отмечен несколькими радостными событиями. Бомарше вновь встретился с мадемуазель де Виллермавлаз, и та скрашивала минуты его досуга, правда, крайне редкие.

И действительно, как бы странно это ни выглядело, но Бомарше, будучи лишенным всех гражданских прав, официально получил поручение короля и правительства подготовить доклад по проблеме, возникшей в связи с планами упразднения парламента Мопу и возврата к тому положению дел, которое существовало до января 1771 года, когда Людовик XV своей волей изменил его. В этом мемуаре Бомарше собирался «без напыщенности и прикрас изложить свои принципы, понять которые мог любой здравомыслящий человек, даже если бы ему не хватало образования».

Пьер Огюстен назвал свой труд «Простейшие мысли о восстановлении парламента». Он изложил в нем принципы, которыми руководствовалась в прежние времена эта структура, и настаивал на возврате ей права «просвещать короля мудрыми наставлениями». Однако, демонстрируя, насколько он стал благоразумнее, автор ограничивал рамки этой привилегии, «обозначив тот предел, у коего парламент должен остановиться, ежели король настаивает на своем, дабы твердость судьи не обратилась слабостью или противлением власти». Этот доклад, весьма умеренный по тону и содержавшимся в нем идеям (про который принц де Конти сказал, что «если это те самые принципы, с коими готов согласиться король, то сам он и парламент подпишутся под ними на коленях»), был неоднозначно встречен министрами, что и понятно, ведь, по сути, он чуть ли не провозглашал конец всякой власти. Министры внесли в него изменения ограничительного характера: основополагающим стало положение о том, что судьи не могли коллективно подать в отставку, это приравнивалось к должностному преступлению. Эдикт о восстановлении прежнего парламента оставлял королю право участия в его заседаниях и принятии решений, что не наносило бы вреда новой политике, если бы монарх имел твердый характер и был последовательным в суждениях.

Бомарше, по нашим предположениям, подверг критике эти оговорки и постарался доказать, что созыв пленарного заседания суда, предназначенного заменить парламент в случае, если тот уклонится от выполнения своих обязанностей, не сможет привести ни к чему хорошему; его слова оказались пророческими, справедливость их подтвердил кризис, разразившийся в мае 1788 года.

Между тем Бомарше не стоило перегибать палку с критикой, сколь бы уместной она ни была, ведь ему предстояло добиться от новых структур пересмотра прежних обвинительных приговоров, поэтому свои чувства он чаще всего изливал в письмах Сартину, например, таким образом:

«Надеюсь, вы не хотите, чтобы я так и остался ошельмованным этим проклятым парламентом, который вы только что погребли под обломками его собственного бесчестия».

В начале 1775 года Бомарше развил бурную деятельность. Поскольку Сартин ничего не возразил на его замечание, Пьер Огюстен подал кассационную жалобу на решение суда по тяжбе с Лаблашем, вынесенное на основе доклада Гёзмана, а также написал по этому поводу мемуар, столь резкий, что ни один адвокат в Государственном совете не решился поставить под ним свою подпись. Автор, которого убедили ограничиться подачей в суд апелляции, обратился к новому министру юстиции Мироменилю, ярому противнику парламента Мопу, с просьбой разрешить ему опубликовать свою обвинительную речь против Лаблаша в качестве «необходимого элемента своей защиты».

Просьба Бомарше была удовлетворена, и для того, чтобы дать ему время на издание речи, заседание по рассмотрению его жалобы было перенесено на более поздний срок. Но как это часто случалось с Бомарше, он потерял чувство меры: эта речь, опубликованная 22 января 1775 года, стала блестящей демонстрацией его правоты, но написана она была в форме непристойного памфлета.

В результате, 28 января 1775 года на заседании Государственного совета Бомарше вынесли порицание, из его мемуара были вычеркнуты все оскорбительные выражения, а книготорговцам было запрещено продавать его.

4 февраля 1774 года Людовик XVI, ознакомившийся с содержанием этого произведения, на заседании совета по вопросам публикаций вынес решение уничтожить весь тираж. Таким вот образом Бомарше, уверовавший в то, что он окончательно вернул себе милость монарха, из-за своей неосмотрительности вновь оказался на волосок от опалы.

С помощью Марии Антуанетты ему, по крайней мере, удалось добиться того, что труппе «Комеди Франсез» разрешили возобновить репетиции «Севильского цирюльника». Премьера должна была состояться на сцене театра в Тюильри 23 февраля 1775 года.

Текст пьесы был восстановлен ne varieturпо рукописи, сохранившейся в архивах «Комеди Франсез». 10 марта 1774 года Бомарше лично утвердил свой собственный текст и один экземпляр отправил принцу де Конти. Логично предположить, что после передачи произведения на визу цензуре никакой принципиальной правки текста не должно было допускаться. Между тем в феврале 1775 года Бомарше, возомнивший, что его положение при дворе достаточно упрочилось, позволил себе кое-что добавить в текст и существенно изменил его: поначалу «Севильский цирюльник» был обычной пьесой с запутанной интригой, уже тогда страдавшей длиннотами, Бомарше же нашпиговал его намеками на свои приключения последнего времени, в частности на дело с Гёзманом.

В результате пьеса стала еще длиннее, и ее пришлось перекроить: если вначале в ней было четыре акта, то теперь получилось пять. Базиль был переименован в Гюзмана, но в ходе репетиций вновь стал Базилем.

Сравнение этого нового варианта с исходной рукописью не прибавляет славы Бомарше, а лишний раз убеждает, что частенько автору изменяло чувство меры и такта.

Впрочем, вскоре он пал жертвой этих своих переборов. 23 февраля 1775 года зрительный зал театра был переполнен, Париж такого еще не видел. Даже пьесы Вольтера не собирали столько публики.

«Нельзя было выбрать более удачного момента для представления, – писал Лагарп, – ибо популярность автора была огромной, а привлечь еще больше зрителей было просто невозможно».

Публика так многого ждала от этой пьесы, что в результате оказалась разочарованной.

«Всегда очень трудно удовлетворить чрезмерные ожидания, – продолжал Лагарп. – Пьеса оказалась не смешной: длинноты навевали скуку, шутки дурного вкуса вызывали отвращение, а дурные нравы – негодование».