Бомарше(Beaumarchais)

Так, без малейших сомнений, Бомарше писал Людовику XVI:

«Когда думаешь, что это преследуемое создание принадлежит к тому полу, которому все прощают, сердце сжимается от нежного сострадания… Осмелюсь заверить Вас, сир, что, обращаясь с этой странной особой обходительно и мягко, без труда можно будет вновь привести ее к повиновению, несмотря на ту озлобленность, что накопилась у нее за двенадцать лет мытарств».

Перед тем как отправиться в Париж для обсуждения условий сделки, Бомарше попросил д’Эона уточнить, какие именно документы остались в его распоряжении.

Шевалье препроводил его в дом одного английского адмирала – лорда Феррерса, которому он отдал свои бумаги в качестве залога за выданную ему ссуду в размере пяти тысяч ливров. Документы хранились в сундуке, обитом железом.

Не имея пока ни согласия правительства, ни денег, Бомарше отказался выкупить этот сундук, тем более что д’Эон не представил ему точного перечня лежавших там документов. Бомарше отбыл в Версаль с отчетом и получил наконец официальную санкцию на инвентаризацию содержимого сундука, хранившегося у лорда Феррерса. Но д’Эон неожиданно отказался открыть сундук и признался Бомарше, что он обманул своего кредитора, передав ему в качестве залога документы, не представляющие никакой ценности.

Наконец шевалье решил, что пора поставить точку в этом деле и пригласил Пьера Огюстена к себе домой. При этом он кокетничал с ним и жеманился, как настоящая женщина.

«Она привела меня к себе, – писал он Верженну, – и достала из тайника под полом пять опечатанных папок, на каждой из которых стояла надпись: „Секретные документы для передачи лично его величеству“; в этих папках, по ее заверениям, находилась вся секретная переписка и абсолютно все документы, коими она располагала. Я сразу же взялся составлять их перечень и нумеровать их, дабы никто не мог ни один из них изъять; но чтобы наверняка убедиться в том, что там были все документы, я посадил ее составлять опись, а сам быстро все их просмотрел».

Бомарше мог считать, что его миссия подходит к благополучному завершению. Действительно ли он попался на удочку д’Эона и поверил, что тот женщина, или просто подыграл ему, поскольку видел в этом единственный выход из сложившейся ситуации, – неизвестно, так как он не оставил никаких объяснений на сей счет. Мнения исследователей по этому поводу разделились: одни историки смеялись над наивностью Бомарше, другие считали, что он ловко разыграл комедию.

Вернувшись во Францию, Бомарше получил от Верженна бумагу, подписанную Людовиком XVI. В ней говорилось, что «ему предоставляется полная свобода действий в урегулировании денежной стороны вопроса и оформлении всех документов, кои он сочтет необходимыми для того, чтобы его поручение было наконец доведено до завершения с соблюдением всех условий, кои продиктует ему его осторожность; король полагается в этом деле на его ум и усердие».

Решение, рожденное, по всей видимости, фантазией Бомарше, заключалось в следующем: в связи с тем, что д’Эон был женщиной, ему предписывалось носить женскую одежду и официально объявить о своей принадлежности к женскому полу для того, чтобы получить разрешение на возвращение во Францию. Лишь таким образом можно было положить конец проблемам с сыном г-на де Герши, так как тот не решился бы вызвать на дуэль особу женского пола. Все говорит о том, что столь необычное решение было принято Людовиком XVI и Верженном именно потому, что Бомарше убедил их, что шевалье – женщина; при этом граф де Брогли, с которым они проконсультировались, также не отвергал эту возможность.

«Сколь бы велико ни было мое желание видеть г-на д’Эона, познакомиться с ним и послушать его, – писал Верженн Бомарше 25 августа 1775 года, – не скрою от вас, сударь, тревоги, не дающей мне покоя. Его враги не дремлют и с трудом простят ему его злословие. Если он приедет сюда, как бы разумно и осмотрительно он себя ни вел, они легко смогут приписать ему слова, нарушающие обет молчания, которого требует от него король. Опровержения и оправдания в подобных случаях всегда весьма затруднительны и противны благородным душам. Вот если бы г-н д’Эон согласился появиться в женском обличье, все было бы решено. Но только он один может принять такое решение.Однако в интересах его собственной безопасности ему следует посоветовать не появляться во Франции, а особенно в Париже, хотя бы ближайшие несколько лет. Я высказал вам свое мнение, а вы поступайте так, как сочтете нужным».

Сомнительно, чтобы такая перспектива пришлась по душе кавалеру д’Эону. Он действительно обожал переодеваться в женское платье, но при этом, как большинство трансвеститов, в равной мере дорожил своим статусом мужчины и связанным с этим положением в обществе. Не исключено, что, попав в силки собственной хитрости, он горько пожалел о том, что хитрость эта так далеко завела его, заставив лишиться достигнутого общественного положения и пола, к которому он принадлежал по рождению.

Бомарше горячо убеждал шевалье в целесообразности подобного решения и 7 октября 1775 года написал Верженну:

«Все это дало мне возможность еще лучше узнать особу, к коей я послан по известному делу, и я по-прежнему остаюсь при мнении, что уже излагал вам: накопившаяся за тридцать лет злоба против покойных министров и их друзей столь сильна в ней, что нет такого барьера, который мог бы спасти от нее. Письменных обещаний будет недостаточно, чтобы остудить эту горячую голову, теряющую разум при одном упоминании имени де Герши; официальное объявление о том, что она женщина, и обязательство отныне носить лишь женское платье является единственным способом избежать скандала и других неприятностей. Я прямо потребовал от нее этих обязательств и получил их».

Точка в этой странной истории была поставлена 4 ноября 1775 года, когда был заключен своего рода договор, подписанный с одной стороны г-ном Кароном де Бомарше, в силу полномочий, возложенных на него Людовиком XVI 25 августа 1775 года, а с другой – «барышней д’Эон де Бомон, старшей дочерью в семье, известной до сего дня под именем кавалера д’Эона, бывшего капитана драгунского полка, кавалера ордена Святого Людовика, адъютанта маршала и графа де Брогли, полномочного представителя Франции при королевском дворе Великобритании, а еще ранее – доктора гражданского и канонического права». Этот пространный документ фигурирует в томе 512 дипломатической переписки с Англией в архиве Министерства иностранных дел и включает в себя следующие пункты:

«Бумаги, хранящиеся д’Эоном как у лорда Феррерса, так и у него самого, будут переданы Бомарше с тем, чтобы тот доставил их королю Франции.

Кавалер д’Эон отказывается от любых преследований, в том числе и судебных, семейства де Герши, покончив с этим окончательно и бесповоротно.

Барышня де Бомон признает, что по воле своих родителей она до сих пор жила под чуждым ей мужским обличьем, и отныне, дабы положить конец этому двусмысленному положению, вновь станет носить женское платье и больше никогда от этого не откажется, за что ей будет позволено вернуться во Францию. Как только это условие будет выполнено, она получит пожизненную ренту в размере 12 тысяч ливров, а все ее долги, наделанные ею в Лондоне, будут оплачены. Учитывая ее ратные заслуги, ей разрешается носить крест Святого Людовика на женском платье и выделяется 2000 экю для приобретения женского гардероба, вся же мужская одежда будет у нее изъята, дабы не будить желания вновь ею воспользоваться».

Таковы основные положения документа, одобренного Людовиком XVI. Это единственный случай в истории, когда мужчине предписывалось до конца жизни носить женское платье.

Удивительно, что, соглашаясь на это, д’Эон не потребовал медицинского освидетельствования, а коли он этого не сделал, значит, такое решение его устраивало. После заключения этого договора Бомарше стал говорить о д’Эоне только в женском роде, называя его не иначе как «моя дорогая кавалерша».

Возможно, из-за практических неудобств, связанных с его превращением в женщину, д’Эон в течение двух лет отказывался появляться в юбке на людях, но в мыслях он сразу же перестроился на новый лад и стал вести себя как женщина: графу де Брогли написал, что он девица, напропалую кокетничал с Бомарше, разыгрывая безумную любовь к нему, называя своим освободителем и подписывая послания к нему «ваша драгуночка».