Бомаск

Раймонда простонала, задыхаясь, останавливаясь после каждого слова:

– Доктор... доктор... предупреждал... чтобы не раздражали меня... иначе опять вернутся боли...

Миньо и один из распорядителей повели ее на улицу к автомобилю.

– Зачем ты с ней споришь?
– упрекал его потом Кювро.

– Не могу я выносить, чтоб моя жена и вдруг называла африканцев "черномазые обезьяны".

– Это правильно, конечно...
– согласился Кювро.
– Но ведь ты же ее знаешь...

– Как только вошли в зал наши африканцы, она принялась меня шпынять, зачем я вожу ее в такие места, где бывают "черномазые обезьяны". Не мог же я это спустить.

– Ты ведь ее знаешь, - повторил Кювро.
– Не надо было приводить ее сюда.

– Она постоянно пилит меня, что я никуда ее не беру, что она скучает дома одна.

Народу набралось много. Мари-Луиза Жаклар кое-что рассказала мне о супругах Миньо. Раймонда - дочь богатых крестьян, родители ее живут в деревне в Брессе. Ее братья и сестры все крепыши, здоровяки, только она одна уродилась хворая. В годы войны она жила спокойно, читала бульварные романы, покупая их целыми охапками, по пятьдесят выпусков, на ярмарке в палатке странствующего букиниста. В дни Освобождения ей исполнилось двадцать лет; она только и мечтала, как бы распроститься с родительской фермой, избавиться от черной работы; отец заставлял ее откармливать на продажу уток и гусей. Когда Фредерика Миньо назначили начальником почтового отделения в главном городе кантона, он основал там местную секцию СРМФ [Союз республиканской молодежи Франции]; на организационное собрание была приглашена молодежь из всех окрестных сел. Раймонда, заметив, что она приглянулась Фредерику, решила вступить в Союз. Они поженились в тот год, когда Миньо, сдав конкурсный экзамен, получил место инспектора почтового ведомства и был назначен в Клюзо. Раймонда надеялась завязать знакомство о местной знатью. Однако Миньо приводил к себе домой только коммунистов; три раза в неделю он уходил по вечерам на собрания, в остальные вечера читал или готовился к выступлениям. В первый раз "боли" появились у Раймонды в то воскресное утро, когда у нее в доме сел за стол рабочий Кювро, приглашенный к обеду. Раймонда ненавидела Кювро за то, что он резал правду в глаза, как ее родной отец, брессанский крестьянин. Припадки ее выражались в блуждающей судороге, сводившей то руку, то ногу; однажды боль подкатила к сердцу, Раймонда впала в глубокий обморок; боялись, как бы она не умерла. Миньо стал возить жену к докторам, объездил с ней всю область, даже лечил ее у какого-то знахаря в Сент-Мари-дез-Анж.

– Недавно мы возили ее в Лион, к невропатологу, - сказала Мари-Луиза.

Вернулся Миньо.

– Тебе бы следовало выступить, - сказал он Пьеретте Амабль.

– Только не сейчас, - возразила Пьеретта.
– Одни увлечены танцами, а другие пьяны и ничего не поймут.

– Но ведь так нельзя! Коммунисты устраивают вечер, и никто из нас не выступит с речью!
– возмущался Миньо.

– О чем, по-твоему, я должна сказать?
– спросила Пьеретта.

– Скажи о необходимости единства между трудящимися.

– Выступи сам, если у тебя хватит храбрости.

– Нет, говори лучше ты, - настаивал Миньо.

– Не понимаю - почему?

– Потому, что меня не любят, - заявил Миньо.

– Ну что ты выдумываешь?
– воскликнула Пьеретта, и на мгновенье тень затуманила ее большие черные глаза.

В зал вошел Красавчик и направился прямо к нашему столу.

– Добрый вечер, мадам Амабль, - сказал он, энергично встряхнув ей руку.

Я глядел на него с удивлением. Пожимая Пьеретте руку, он расправил плечи и слегка откинул назад голову: так итальянцы здороваются, когда хотят выразить кому-нибудь особое свое уважение (немцы в таких случаях низко склоняют голову, а поляки сгибают стан). Но меня удивило не только то, что он как будто вытянулся во фронт перед Пьереттой. Изменился даже звук его голоса, и в его приветствии: "Здравствуйте, мадам Амабль" - не было нежных или чуть насмешливых заговорщических ноток, которые обычно проскальзывали в его разговорах с женщинами и, случалось, раздражали меня; теперь в его тоне я даже усмотрел некоторую чопорность. И почему он сказал "мадам Амабль", когда все здесь называют эту молодую женщину просто Пьереттой?

– Добрый вечер, Красавчик, - ответила Пьеретта.
– Что ж ты так поздно?

– Нынче весь день я провел с земляками в горах, выше Гранж-о-Вана. Они там жгут в лесу уголь.

Он говорил свободно, уверенно, словно вел беседу в светской гостиной. Я лишний раз восхитился учтивой непринужденностью манер, свойственной итальянскому народу.

– ...Последние три километра там даже и дороги нет никакой. Товарищи вышли меня встречать и привели с собой оседланного мула. В деревне они не живут - только раз в неделю посылают кого-нибудь туда за провизией.

– А я и не знал, что в здешних краях жгут уголь, - сказал Миньо.

– Ну разумеется, где ж тебе знать!
– уколола его Пьеретта.
– Ты про наш край знаешь только то, что услышишь в комитете секции.

– Красавчик, - сказала Маргарита, - пригласи меня танцевать.

И она поднялась с места. Итальянец обнял ее за талию, они двинулись скользящим шагом по валу.

– Красавчик...
– задумчиво сказал Миньо.
– Почему вы все зовете его Красавчик?

– Да ведь это почти что его имя, - сказала Пьеретта.
– К тому же он, по нашему женскому мнению, очень хорош, хотя и далеко не красавец. Ты не понимаешь самых простых вещей, бедный мой Фредерик.

– Верно, не понимаю, - согласился Миньо.
– Такое несчастье! Отсюда все мои политические ошибки.

– Довольно, довольно!
– воскликнула Пьеретта.
– Нашел время каяться.

В эту минуту прибыла еще одна группа регбистов, они явились прямо с пирушки, где праздновали победу, одержанную ими в тот день над командой Лион-Вилербан в матче игроков второй категории. Впереди шествовал капитан команды, сын торговца Бриана, в клетчатой рубашке с расстегнутым воротом, стянутой кожаным поясом с медной пряжкой. У него был особый стиль: полуковбой, полудесантник. Регбисты не любили его и терпели только потому, что его отец, лесоторговец, первый богач в Клюзо, оплачивал майки, бутсы и разъезды команды (женскую баскетбольную команду субсидировало АПТО).

Оркестр заиграл танго. Красавчик и Маргарита были почти одни на кругу. Он ловко вел свою даму, касаясь щекой ее щеки.

Сын Бриана стоял в зале, засунув руки в карманы и широко расставив ноги. Он разглядывал танцующих.

– Ай да макаронщики! Первые кавалеры у наших девчонок!
– сказал он очень громко, желая привлечь внимание всего зала.

Красавчик сразу остановился.

– Прошу тебя, - взмолилась шепотом Маргарита.
– Ну прошу тебя... Не затевай драки.

Красавчик покружил свою партнершу и оказался как раз напротив Бриана, но на другой стороне зала.

– Прошу тебя...
– шептала Маргарита.
– Не затевай драки. Ведь этот бал устраивают коммунисты. Полиция только того и ждет... у наших друзей будут неприятности.

Красавчик через каждые два шага тянул свою даму к краю круга и, глядя через ее плечо, старался поймать взгляд молодого Бриана. Маргарита, откидываясь назад, пыталась увести своего кавалера в глубину зала.

– Не смей этого делать, не смей!
– шептала она.
– Слышишь? Подумай о Пьеретте. Подумай о всех наших товарищах коммунистах.

Они опять принялись скользить, прижавшись друг к другу, но Маргарита чувствовала, что ноги Красавчика дрожат, и поняла, что дрожит он от сдерживаемого гнева.

Бриан медленно пересек зал, расталкивая на пути танцующие пары. Все остановились, кроме Маргариты и Красавчика. Бриан подошел к ним и положил руку на плечо Маргариты. Итальянец немного отодвинулся от девушки. Она побледнела. Зато у Красавчика больше не дрожали ноги. Он весь сжался. "Как будто перед прыжком в воду", - подумала Маргарита.

– Этакая милочка, - сказал Бриан, нажимая ладонью на плечо Маргариты, этакая милочка не для твоего носа, макаронщик!

Маргарита вырвалась от него. В то же мгновенье Красавчик дал ему оплеуху и ударил под ложечку. Бриан свалился.

– Регбисты, ко мне! Ко мне, регбисты!
– заорал он, поднявшись на ноги.

Из носу у него текла кровь, он вытирал ее тыльной стороной руки и стряхивал с пальцев красные капли. Красавчик ждал, весь подобравшись, напружинив мускулы. Бриан ринулся на него.