Бомаск

В эту минуту кто-то постучался и тотчас отворил дверь.

– Ах, простите, - раздался голос Нобле.

Дверь закрылась.

– И главное, не думайте, пожалуйста...
– сказал Летурно.

Она смотрела на него, не улыбаясь, вопрошающим, почти суровым взглядом.

– Я презираю таких людей... таких хозяев, - продолжал он, - которые пользуются своим положением... Впрочем, вы, конечно, и не допустили бы этого...

По лицу Пьеретты скользнула улыбка. И тотчас Летурно заговорил увереннее:

– Я хотел доставить вам удовольствие и - возможно, это эгоистично с моей стороны, - но я хотел доказать самому себе, что я не такой, как люди моего класса. Вот именно... Мне всегда хотелось доказать себе самому, что я на стороне рабочих.

Пьеретта снова улыбнулась.

– И не только это, - торопливо добавил он.
– Мне хотелось заслужить ваше уважение... Вы понимаете, что я хочу сказать?

– Понимаю, - ответила Пьеретта.

– Присядьте еще на минутку, - попросил он.

– Не могу, - ответила она.
– Если я задержусь в вашем кабинете, пойдут сплетни.

– Ну что для вас мнение какого-то Нобле?

– Нет, мне нужно, чтоб он уважал меня. Только тогда я могу сражаться с ним на равных.

– Хотите, я распахну дверь?

– Если я задержусь у вас, то и в цехе пойдут разговоры. Наши работницы имеют право никому не доверять... Их столько раз предавали. До свиданья, господин Летурно...

– Вы, значит, отказываетесь помочь мне, - проговорил он, - и дать мне возможность помочь вашим товарищам?

Пьеретта лукаво улыбнулась.

– Что ж, - сказала она, - в таком случае завтра мы кое-что у вас попросим. К вам придут от имени нашей партии.

– Что-нибудь важное?
– спросил он.

– По нашему мнению, очень важное.

– Можете рассчитывать на меня, - сказал он.

– Увидим, - ответила Пьеретта.

Она протянула ему руку и, простившись, пошла к двери.

– Мадам Амабль!
– окликнул он ее.

– Ну что еще?
– строго отозвалась она.

– Позвольте подарить вам на память одну вещь... Это так, пустячок...

– Смотря какой пустячок, - сказала она.

Он порылся в ящике стола и достал оттуда тоненькую книжечку форматом чуть поменьше брошюр с "Лекциями по истории коммунистической партии". Раскрыв книжечку, он разрезал страницы, что-то написал на титульном листе и протянул ее Пьеретте.

Она прочитала на обложке: "Филипп Летурно. Гранит. Мел. Песок. Стихи. Издатель Пьер Сегер", а на титульном листе было написано крупным детским почерком: "Мадам Пьеретте Амабль, чье уважение мне очень хотелось бы завоевать".

– Прочтите когда-нибудь на досуге, - сказал Филипп.
– Стихи немножко необычные, как вот эта картина. Но все-таки возьмите, в знак дружбы.

– Спасибо, - сказала Пьеретта.

И на этот раз в ее улыбке не было ни насмешки, ни лукавства. Филипп в ответ тоже улыбнулся.

– Значит, завтра мне будет испытание?
– сказал он, пожимая ей руку.

Пьеретта бегом сбежала по лестнице. Разговор и так уж занял сорок с лишним минут. Вернувшись в цех, она положила книжечку около станка; пока она налаживала станок, Маргарита подошла посмотреть и прочла надпись Филиппа.

– Ерунда!
– сказала Пьеретта.

– А чего ж ты покраснела?
– съехидничала Маргарита.

– Дура!
– вскипела вдруг Пьеретта.
– Я знаю, что у тебя дурацкие мысли, оттого и покраснела.

4

За воротами фабрики Маргарита взяла Пьеретту под руку.

– Сердишься на меня?
– спросила она.

– И не думаю. За что мне сердиться?
– ответила Пьеретта.

Они подошли к дому родителей Маргариты. Пьеретта терпеливо слушала пространный рассказ своей влюбчивой подруги о ее новом романе. Ее поклонник работал в Дорожном управлении и ждал, что его вот-вот переведут в окрестности Лиона. "Ах, если б он увез меня с собой!" - мечтала вслух Маргарита, жаждавшая удрать из Клюзо.

Домой Пьеретта вернулась только к семи часам вечера. На кухне у нее сидели Фредерик Миньо, Красавчик и Кювро.

– Здравствуйте, мадам Амабль, - сказал, поднявшись со стула, Красавчик.

– Меня все зовут Пьереттой, - поправила она.

– Здравствуйте, Пьеретта, - повторил он.

Эта сцена повторялась при каждой встрече. Красавчик не хотел называть ее просто по имени, как все остальные в Клюзо, и осмеливался на такую вольность, лишь повинуясь ее приказу.

Он предложил ей сигарету с золотым ободком: он курил только "Султаншу", за что товарищи над ним подсмеивались.

Миньо читал последний номер "Франс нувель" и делал заметки в блокноте.

– Что с тобой нынче? Опять дома не клеится?
– спросила Пьеретта.

– Да, - буркнул он, не поднимая головы.

– Ох и задам же я им!
– воскликнул вдруг Кювро. Он готовился к выступлению в муниципальном совете и писал конспект своей речи на листке бумаги, вырванном из школьной тетрадки.
– Ох и задам!
– И он прочел вслух одну фразу.

– Невозможно работать!
– возмутился Миньо.

Апрель 195... года выдался в долине Клюзо холодный, и Кювро, не дожидаясь хозяйки, сам затопил в кухне плиту. Пьеретта оставляла ключ от входной двери в ящике для писем, висевшем в нижнем этаже, или просто в дверях. Товарищи могли прийти к ней в любой час, если им нужно было прочесть какую-нибудь брошюру, порыться в комплектах журналов и газет, навести справку в папках с профсоюзными делами, а иной раз просто спасаясь от домашних неприятностей.

– Раз ты затопил печку, надо было отворить двери в комнаты, - сказала Пьеретта.
– Наверно, у меня в спальне холодище, как в погребе.

И она распахнула двери во всех трех комнатах, расположенных анфиладой. Спальня помещалась в глубине; из окна, обращенного на север, открывался вид на каменистый холм, возвышавшийся над долиной.

Рабочий поселок был построен в начале века, когда на фабрике Жоржа Летурно работало до пяти тысяч человек. При современной технике она давала больше продукции, чем прежде, хотя заняты на ней были только тысяча двести человек, и поэтому в рабочем поселке существовало правило: по одной комнате на каждого жильца. (Пьеретта получила квартиру в то время, когда она поселилась здесь с мужем и ребенком.) Однако на каждом этаже имелась только одна уборная для всех десяти квартир с номерками на входных дверях, которые тянулись в ряд вдоль открытой галереи, и во всем поселке не было ни одной ванны. Душевая, устроенная в середине прямоугольника, образованного жилыми корпусами, действовала только летом. Когда Пьеретта выставила требование, чтобы душевую топили и зимой, Нобле ответил ей так: